Явье сердце, навья душа - Марго Арнелл

Она стала просачиваться в мой мир — Явь, правильно? Сначала просто кляксами. В смысле, нечисть ваша для меня выглядела как темные кляксы. Видимо, только когда она, — быстрый кивок на царевну, — была рядом, я мог их разглядеть. Домовых, пустодомок, трясавок, полуночницу… И сейчас их вижу.

Богдан обвел взглядом пространство. Будто хотел еще раз в том убедиться.

— Странно все это… Есть мой мир — привычный, обыденный. А сквозь него просвечивается Навь.

Баюн опустился на задние лапы, с интересом глядя сначала на Богдана, а потом — и на его комнату, что пребывала в творчески-мальчишеском беспорядке.

— Я искал способ вернулся в Навь, — признался Богдан. — Весь интернет перерыл. Даже с домовым и кикиморой пытался разговаривать, просил к тебе, Веснушка, привести.

— Правда? — Сердечко Яснорады застучало.

«Глупая. Он знать тебя не знает. Не к тебе — к Матвею — он ищет путь».

Богдан молчал, жуя губы. Выпалил, не глядя ей в глаза:

— Я должен найти его. Если нельзя вернуть — я должен хотя бы извиниться.

— Извиниться? Разве ж ты чем-то перед ним виноват?

— Виноват. Точно виноват.

Богдан вскочил с кровати. Заходил по комнате, то сжимая, то разжимая кулаки.

— Не думай, что мне стыдно за то, что сказано. Не помню, чтобы мы с Матвеем вообще когда-нибудь ругались. Он не любил ссоры, очень не любил. Всегда старался… как это говорится… сгладить острые углы.

— А что тогда? — мягко спросила Яснорада.

Богдан и сам остановился, и взгляд на ней остановил.

— Мне стыдно за то, что я ему не сказал. Что никогда не задумывался, почему все это время Матвей ходил за мной по пятам. Почему мог днями не бывать дома? Да, нас связывала крепкая дружба… Но даже эту дружбу я…

Он замялся, не находя слов.

— Принимал как данность? — подсказала Яснорада.

Богдан кивнул, опустив глаза.

— Я привык, что Матвей всегда рядом. И даже, за что сейчас особенно стыдно, иногда подшучивал над ним. Про второй дом на улице Тепличной — ну, мой дом. Про то, что у Матвея дома готовят невкусные ужины и поэтому он приходит поесть к нам. Глупая шутка, вообще несмешная. А Матвей все это время бежал из дома при малейшей возможности. И ни слова не говорил, что он не хочет там находиться и… почему. А я… А я ничего не видел. И кто еще из нас двоих постоянно витал в облаках? — с досадой выпалил он. — Будь я действительно хорошим другом, я бы заметил, что в жизни Матвея что-то… не так. Как же стыдно…

Яснорада молчала, сочувственно глядя на Богдана. В каких словах найти для него успокоение? Оба вздрогнули, когда повисшую тишину острым ледяным осколком разрезал голос Мары.

— Странные вы, все-таки, люди. Он спас тебя, вторую жизнь подарил, а ты сокрушаешься. Радоваться надо.

— Лучше молчи, — глухим от едва сдерживаемой ненависти голосом выдавил Богдан.

— Я…

— Ты, — с нажимом сказал он. — Ты все это время следила за мной, ты впустила Навь в мою жизнь, ты не предупредила о планах этой вашей королевы смерти, хотя могла бы.

— Зачем мне это делать? Ты чужой мне, она — родная. Она меня создала.

Богдан осекся. Смотрел на Мару вытаращенными глазами, от шока, должно быть, слов не находя.

— Не суди ее по человечьим меркам, — тихо сказала Яснорада. — Не человек она.

Взгляд Богдана ничуть не потеплел и не смягчился. Лишь отяжелела складка меж сведенных бровей, превратившись в глубокую борозду.

— Я не оправдываю Мару, но я ее понимаю. — Баюн возмущенно мявкнул, но Яснорада не отступилась. — Кащей и Морана — та, что Матвея забрала — весь ее мир, и другого она не знает.

— Слишком много чести думать о ней, — хмуро сказал Богдан. — Лучше скажи, Веснушка… Ты мне поможешь?

Яснорада кивнула и только потом спросила:

— Какую помощь ты ждешь от меня?

Богдан помолчал, нервно покусывая губы.

— Помоги мне его вернуть.

Глава двадцать девятая. Финист и Марья

В Кащеевом граде Финисту жилось неплохо. К будущим смотринам вовсю готовились невесты Полоза, и он сам на одну из них глаз положил. Пришел во дворец с добытой рудой, чтобы невесты Полоза слепили ожерелье для царицы или сотворили нового зверя. И тогда-то в серебристых палатах Мораны он Марью и приметил.

У нее была ладная фигурка, длинная, ниже поясницы, светло-русая коса и бездонные серые глаза. Марьюшка не спешила становиться золотой царицей. Ей не хватало усидчивости и терпения, ни одна ее вышивка так и не была закончена — рано или поздно она загоралась новым узором и бросала начатое. Пела, по собственным заверениям, ужасно («Медведь на ухо наступил»), с музыкальными инструментами была не в ладах.

Своей непохожестью на прочих Полозовых невест она Финиста и покорила.

И вроде отлажено все и просто: работа на руднике в медной горе, из даров которой умельцы делали украшения для царицы и местных красавиц, прогулки с Марьей… Но было что-то, что никак не давало ему покоя. Странная, поселившаяся в сердце тоска.

Его все тянуло куда-то… Он и Марье об этом говорил. А однажды и вовсе предложил:

— Давай сбежим?

— А давай! — загорелась она.

Другая назвала бы глупым или сумасшедшим. Она ведь жила во дворце, в роскоши, ела вкусную еду и в серебряных палатах вышивала для самой Мораны. Если бы захотела, могла и сама стать царицей. Во всяком случае, у нее был такой шанс. Но она выбрала его — рыжего вихрастого парня, скромного горняка. Финист даже спрашивал, почему. Отвечала — с ним ей хорошо и спокойно.

Они и впрямь не раз пытались покинуть город. Но когда бы ни подходили к городским воротам, те были намертво запечатаны. Финисту даже чудилась в этом некая магия. Иногда краем глаза он видел открытые ворота. Смотрел прямо — они оказывались закрыты.

— Может, где-то в городе есть другие? — неуверенно спрашивала Марья.

Они обошли весь город, облазили каждый его уголок, но ничего не нашли. Только старое, заброшенное капище, на котором, кроме них, кажется, никто никогда не бывал. При виде капища в Марьиных глазах зажглось любопытство — то, что всегда объединяло их.

Долгая прогулка по городу каждый раз не заканчивалась ничем и оставляла привкус разочарования. Однако Марья,