Ельник - Ульяна Ма

– Он ведь прекрасен, а? – произнес алхимик, лишь краем глаза покосившись на Мару. – Совершенное существо.

Совершенное существо не сводило глаз с Дауда. Его пасть, тянущаяся от места, где должно быть ухо, слегка приоткрылось и раздался щелкающий гортанный звук, мягкий, обволакивающий, столь напоминающий голос Дауда:

– Арек азош.

Они схлестнулись так молниеносно, что нельзя понять, кто первый сделал шаг и нанес удар. Нефилим хлестал Дауда когтями по груди, разрывая рубашку, кожу и белое мясо. За секунды тело Дауда стало разодрано до ребер, на которых оставались вмятины от когтей. Нефилим рвал его и пытался кусать зубами, но не мог дотянуться до шеи: Дауд крепко держал его за горло и медленно сдавливал пальцы. Нефилим вырвался, как рыба, отскочил обратно на столик, но на этот раз на пол посыпалось все, что стояло на нем. В стремительном прыжке он распахнул пасть в готовности снести Дауду голову, но страж насадил грудь противника на копье. Нефилима это не остановило: обхватив копье руками, он стал подтягивать свое тело к лицу Дауда. Дауд развернул копье наконечником в пол, с размаха вонзил его в деревянные доски, пригвоздив нефилима. Он начал рвать его ноги, и с ошметками одежды смешалась белая плоть стража. Его правая нога, словно ослабнув, подкосилась, и Дауд схватил нефилима за лицо, мощной ладонью сжав его челюсть, а разодранными ногами придавил руку врага к полу. Свободной рукой нефилим полоснул Дауда по шее, тот отклонился, но противник оставил на ней глубокий, идеально ровный срез.

Нефилим замахнулся вновь. Его руки слишком длинные и слишком ловкие, чтобы просто отклониться от удара. Рот Дауда распахнулся, щеки разорвались, и на его лице вместо губ появилась точно такая же пасть, как у нефилима. Во рту, растянутом от уха до уха, находился ряд треугольных острых зубов, которыми Дауд схватил руку нефилима, крепко сжал и перекусил кость. Раздался звонкий хруст. Рука врага беспомощно повисла на толстой коже, на которой остались лишь следы зубов.

– Гарх-азош, – раздалось гортанное шипение Дауда, – гарх-азош.

Мара увидела, как руки Дауда чернеют. Эта чернота медленно ползла вверх, захватывая белую оголенную плоть, делая ее будто обугленной. Чернота забралась на грудь и осторожно поползла к шее, остановившись на той самой ране. И эта же самая чернота охватывала нефилима, пригвожденного к полу. Он начал метаться, вырываться из рук Дауда, но страж непреклонен: он шептал, шептал и шептал жуткие слова, вырывающиеся из самого его нутра. Все тело нефилима превратилось в черную, живую, трепещущую плоть, которая стала бурлить, разъедаться и шипеть.

– Гарх-азош, – завороженно, одними губами повторил алхимик.

Пасть нефилима распахнулась – Дауд уже не сдерживал ее. Существо начало изо всех сил глотать воздух, его грудь вздымалась и опускалась, но оно не издавало ни звука. Плоть постепенно угасала под слоем бурлящей черной жидкости, так и проливающейся из рук Дауда. Она вздымалась, кипела и разъедала кожу, плоть и кости нефилима до тех пор, пока от него не осталось ничего. Черная субстанция, которая некогда была прекрасным изящным существом, постепенно прекращала шевелиться, пока вовсе не затвердела и не затихла.

Дауд попытался подняться с колен, но разодранная до кости нога не сразу позволила ему это сделать. Он встал, покачиваясь и хромая, сделал несколько шагов в центр комнаты. Белая плоть вперемешку с разодранной одеждой болталась на его теле, обнажая ребра, позвоночник и кости рук. Почерневшая в уголь грудь словно окаменела, застыла, как расплавленное и остуженное железо. Прозрачная влага стекала с тела и разодранных ошметков щек, под которыми поблескивали белоснежные острые зубы. Ослабшей черной рукой Дауд дотронулся до раны на шее, откуда обильно вытекала сукровица. Он зажал ее ладонью, но жидкость продолжала вытекать даже сквозь обугленные пальцы. Голова его ужасающе-ненадежно болталась на позвонках. Остановившись напротив Мары, он посмотрел на нее глазами, впервые выражающими хоть что-то: печаль, сожаление и… скорбь?

– Госпожа, – тем же гортанным голосом, каким он говорил на незнакомом языке, произнес Дауд. – Я же просил закрыть глаза.

После чего Дауд с грохотом упал на бок, неестественно подвернув болтающуюся руку. Вторая его ладонь намертво сомкнулась на шее, зажимая сочащуюся рану.

16. Дипломатия войны

Ночь выдалась громкой. В коридорах то и дело слышались мужские голоса, бодро обсуждающие вино из погребов, безвкусные и бесполезные картины на стенах, неудобные доспехи. Иногда слышалось, как они выламывали двери и громкой пьяной толпой хватали истошно кричащих служанок. Всякий раз сердце Марка сжималось от леденящего ужаса, когда он слышал женский плач и мольбы о пощаде. И каждый из этих моментов взгляды всех находящихся в комнате устремлялись к двери. Но сколько бы людей ни проходило мимо, ни один из них не прикасался к этой двери, словно она была для них невидимой.

Солнце еще не дотягивалось лучами до витражных окон, но все были уже наготове. Снаружи в ночной тишине порой слышались мужские отдаленные голоса, но к утру все стихло. Княгиня так и не присела в кресло, а стояла у окна в ожидании солнца или ходила из стороны в сторону. Виктор покорно сидел у стены, где, кажется, ощущал себя в наибольшей безопасности. Аглая порой засыпала на плече Марка. Ее маленькое тело теплое и мягкое, хоть и по-юношески угловатое.

Тишину коридора нарушили шаркающие тяжелые шаги. Сиплый мужской голос тихо и невнятно напевал песню на незнакомом диалекте. Все в комнате встрепенулись и насторожились, устремив взгляды на дверь. Медленные шаги приближались. Аглая, проснувшись, отодвинулась в угол кровати и обвила ноги тонкими руками, положив подбородок на острые коленки. Марк встал и подошел к двери. Княгиня же, напротив, отошла подальше к окну.

По незамысловатой песенке становилось ясно, что мужчина пьян, ведь это оказался вовсе не незнакомый диалект, а вполне родная речь и знакомые мотивы про «Девку-южанку». Марк окинул комнату сосредоточенным взглядом и кивнул на увесистый подсвечник, свечи на котором давно превратились в восковые подтеки. Виктор молча протянул подсвечник, и Марк взял его в здоровую руку. Предмет достаточно увесистый, чтобы обороняться, но при этом вполне легкий, чтобы его еще больное тело могло нанести удар.

– «А она холодна и нема, моя дева, а работала ночью она так умело…», – заунывный голос растягивал слова кабачной песни уже под самой дверью. Марк пошире расставил ноги и кивком головы дал Виктору знак отодвинуть от входа кресло, которое всю ночь выполняло роль задвижки. Виктор дрожащими руками освободил путь к двери. Княгиня и Аглая в молчаливом напряжении наблюдали за действиями юноши.

И