Явье сердце, навья душа - Марго Арнелл

Яснорада похолодела. Назревал бой, который для обеих сторон мог закончиться очень плохо. У Баюна есть его когти, у Мары — живущая внутри нее стихия, у сорок — их когти и клюв. А что есть у нее?

Не обернулась человеком лишь одна вешница. Пока Баюн с оборотницами вели не слишком дружественную беседу, она кружила над Яснорадой. Будто готовилась выклевать ей глаза и примерялась, как сделать это половчее. Сороки же после слов Баюна замерли и нападать не спешили. Неужто кот их напугал?

И только заметив, как вешницы выжидающе смотрят на кружащую в воздухе белобокую птицу, Яснорада поняла: они ждут ее решения. Странно — ей не приходилось слышать, чтобы вешницы, разбиваясь на группки, выбирали себе старшую. Однако выходит, сорочья царица сумела заставить ее слушаться — раз теперь без ее разрешения они и шага сделать не могли. Выходит, было в ней что-то особенное…

Вешница-сорока оборотилась, и Яснорада убедилась в своей правоте.

У нее были черные волосы, прикрытые удивительным головным убором. Нечто, напоминающее клюв, начиналось у кончика аккуратного носа, треугольником уходило на лоб и переходило в наслоенные друг на друга плотные черные лоскуты, что заострялись к концу и тем сорочий хвост напоминали. В ушах — золотые серьги, точеную шею обвивает золотая цепочка из крупных бусин. Запястья и даже изящные лодыжки — все опутано золотом.

Но не это заставило Яснораду смотреть на вешницу во все глаза.

— Драгослава… — Звуки едва протолкнулись сквозь пересохшее горло.

— Не мое это имя, — сухо обронила вешница. — Но можешь называть меня так.

Выходит, она помнила о своей прежней жизни, в которой звалась Маринкой, в которой сорокой обращаться могла?

— Как ты…

— Как я вспомнила, кто я есть? — В жесткой улыбке Драгослава обнажила белые зубки. — Морана пришла ко мне сама — выменять берестяную рукопись, жизнь мою прежнюю, на золото, которое после замужества мне досталось.

Она холодно взглянула на дочь царицы, что когда-то была ей соперницей. Мара и бровью — тонкой, белесой, словно присыпанной снежным просом — не повела.

— Знаю, не Моране золото требовалось — Кащею. На все она готова, чтобы благосклонность его заслужить.

— Как жилось тебе у Полоза? — тихо спросила Яснорада.

На губах Драгославы заиграла нехорошая улыбка.

— Разве ты не слышала сказ о змеице, что выла от ярости в подземных чертогах?

— Я слышал, — тихо отозвался Баюн. — Не знал только ее имя.

— Та змеица обнаружила, что повенчана с огромным змием и навеки заперта под землей. Других жен его, к слову, я так и не увидела. Быть может, бродят где-то там, по вырытому Полозу подземелью, ослепшие от недостатка света, оглохшие от постоянной тишины. Быть может, вырвались на волю, как и я.

— Как тебе это удалось? — заинтересовалась Яснорада.

Когда Драгослава исчезала под землей, скованная тисками Полоза, казалось, она никогда больше белый свет не увидит. Но бывшая колдунья, что обманула и довела до смерти немало богатырей, была сильна и упряма.

Остальные вешницы, словно позабыв на время об их вражде — отодвинув ее, что шкатулку, в сторону — придвинулись поближе. Они должны были наизусть знать историю своей «царицы», но, быть может, слушать ее им не надоедало. Жадность в их лицах подсказала Яснораде — в истории Драгославы и им нашлось место. И люди Яви, и навья нечить в одном точно схожи — любят, когда о них говорят.

— Когда Морана ушла, а я вспомнила о том, что я — колдунья и оборотница, я кинула клич, который пронесся по жилам земли. Не знаю, сколько времени прошло, чтобы мои чары вплелись в корни дерева, на которых сидели сестрицы мои сороки. Те из них, что согласились помочь. Когда Полоз в очередной раз выбрался на поверхность, чтобы золотом кого-то одарить, они налетели на него стаей. Клювами сдернули змеиную кожу — хотели, рьяные, умертвить. А он, знай себе, шкуру сбросил и новой оброс. Вот только лаз подземный, который вел на поверхность, землей засыпать, что обычно делал, забыл. Из него я и выбралась. И в благодарность помогла сестрам обрести силу, которой прежде они не видели.

Яснораду слова Драгославвы заставили содрогнуться. И что же это за сила? Не та ли, что приходит из Яви, вместе с похищенными вешницами детьми?

Спрашивать она не стала. Боялась получить ответ.

Для Драгославы все ее мысли были на лице написаны, как на страницах открытой книги. Сбежавшая Полозова жена хищно улыбнулась, словно говоря: «Правильно, бойся меня». И вдруг сказала:

— Отпущу я тебя, но не считай это слабостью. Коварным колдуньям тоже знакомы честь и благородство.

Яснорада проглотила рвущееся наружу: «Сомневаюсь, что дело в них». Спросила вместо этого:

— Почему?

— Почему отпускаю? Ты не спасла меня, да и не сумела бы. Но, невзирая на мою к тебе враждебность, пыталась меня предупредить. Будь я умней, прислушалась бы к твоим словам, поняла бы, что лгать тебе незачем. Ты никогда не хотела быть женой Полоза. Но зависть застила мне глаза.

— Зависть? — изумленно спросила Яснорада.

— Я ведь чувствовала в тебе что-то… особенное. То, что всегда отличало тебя от других. То, что теперь вижу — чувствую — так явно.

— Моя навья сущность…

— Я не знала этому названия. Но боялась, что твоя непохожесть окажется Полозу по нраву, и в свое золотое заморское царство он заберет тебя.

Злость плескалась в голосе Драгославы, переливаясь через край. Злость на Полоза, что оказался подземным змием, но прежде — и больней — на саму себя. На глупость свою, на порожденную ею ошибку, которую исправить уже невозможно.

— Будь я умней, я позволила бы тебе уберечь меня от беды.

Яснораде не слишком хотелось благодарить колдовку-убийцу, но она все же выдавила неловкое «Спасибо». Драгослава рассмеялась — вряд ли привыкла, что ее благодарят. Сузила глаза, сосредоточив взгляд на Яснораде. А у той на правой руке проклюнулись стебельки-веточки, а левую почти по локоть покрыла шершавая кора.

— Навья сила, что в тебе плещится, нашему роду пригодится. Хочешь, обращу тебя вешницей?

Из всех детей Нави, что предложили ей дар, Драгославе было легче всего — но и страшней — отказать.

— Что ж, как знаешь. — Рубиновые губы сорочьей царицы сложились в усмешку. — Так даже лучше. Ты — напоминание о днях, когда я позволила себе быть слабой и