Нечисть. Ведун - Tony Sart

еще больше. Пни-основания (в народе их часто называли «курьи ножки» за схожесть с птичьей конечностью из-за растопыренных корявых корней) возвышали хижину почти на мой рост над землей. Я мог, даже не нагибаясь, разглядывать подгнивающий подпол.

Набравшись смелости, я крикнул:

– Избушка, повернись ко мне передом, к Лесу задом!

Голос мой, неожиданно дрожащий и высокий, должен был разлететься по округе. Нет, затерялся сразу в туманных низинах, пропал. Жалко, жалобно.

Тишина.

Я стоял и думал, наверное, самую дурную мысль из всех, какие могли только прийти в данной ситуации: «Интересно, если бы люди знали, что заветная присказка, которую помнит каждый малый ребенок на Руси, – мощнейший заговор Перехода, так же бы с умилением мамки да няньки продолжали рассказывать ее в сказках?»

Вот бывает со мной такое – в самый трудный час силюсь весельем да дуростью страх прикрыть.

Тишина.

Ни ветерка, ни скрипа ветки. Такая жуткая, что аж уши давит.

Замороченный этим безмолвием, я не сразу сообразил, что что-то начало необратимо меняться. Окончательно стали пропадать остатки скудных цветов вокруг. Туман вдруг оживился, поплыл куда-то, стал вихриться мелкими смерчами между деревьев. Потемнело, сдавило, навалилась теснота. Будто весь наш огромный мир в одночасье схлопнулся до небольшого островка-холма с черной громадой домовины и одиноко стоящего напротив мужчины.

Честно говоря, я, привыкший обитать среди Небыли, среди того, что порой звали чудом, ожидал чего-то… чудесного.

Как в сказках.

Думал я, что вот сейчас тяжко загудит холм, медленно вырвутся из плена могучие корни-лапы, разбросают комья влажной земли, поскрипят натужно и начнут переступать вокруг, разворачивая тело избы-домовины к вопрошающему. Что медленно, будто тягуче, будет поворачиваться на меня та страшная тыльная сторона избы, чтобы наконец встретить отчаянного путника сияюще ворожейным призрачным проемом входа.

В конце концов, мне довелось за годы странствий повидать своими глазами такое, что не каждому ведуну на роду выпадало. Всякого дивного мог я припомнить, во что потом и не верилось самому. А потому, привычный к чуду, я ждал чуда.

И не получил его.

Просто в бревенчатом массиве стены вдруг показались еле заметные щели, по форме напоминающие проем. Обозначилась, бесшумно качнулась вперед дверь, еще недавно бывшая частью стены.

Отворилась.

Без единого звука.

На меня приглашающе смотрела чернота внутренностей избы.

С минуту я ошалело глядел во мрак, но, поняв, что никто не выйдет меня встречать, еще раз выдохнул, закинул в провал свою поклажу, посох и, крякнув, стал забираться на верхотуру порога.

Как только я оказался в домовине, дверь с грохотом захлопнулась за моей спиной.

Глаза мои, обычно быстро привыкающие к темноте, так и не смогли ничего уловить. Ни лучика света, ни намека на щелочку в стенах избы не было. Чернющий, смоляной мрак.

Покопавшись в поясном мешочке, я нащупал огниво, достал его и стал чиркать. Пару робких искр срывались с кремня, но их не хватало, чтоб запалить трут. Я чувствовал, что руки мои дрожат.

Чиркнул еще раз.

Другой.

– Не надо.

Я не сразу понял, что голос, раздавшийся в избе, не был моими мыслями. Несколько дней проблуждав в одиночестве, не видя ни единой живой души, будь то люди или нечисть, привык, что моим постоянным собеседником был лишь я сам, а потому не сразу обратил на голос внимание, продолжая чиркать.

– Не надо! – повторил голос с усталым нажимом.

Я замер в тихом ужасе, боясь даже вдохнуть. К горлу подпрыгнул бешено колотящийся комок сердца.

– Твой огонь… живой. Больно смотреть, – пояснил между тем голос. – Если тебе очень уж свет надо, я свой зажгу.

Бледный голубоватый огонь, вдруг вспыхнувший в дальнем углу домовины, резанул отвыкшие глаза. Я болезненно прищурился, скривился, часто моргая, пока не обвык. Стал шарить взглядом по избе, силясь и страшась обнаружить своего собеседника.

В дрожащем свете ворожейного огня моему взору предстало внутреннее убранство домовины. Голые бревна стен, пара пучков сухих трав развешены по углам (люди вешают такие в домовинах, чтобы запах мертвеца отбить), две покойницкие узкие скамьи по бокам, а у дальней стены…

Там, где обычно оставляют чадить маслянку пращурам, насаженный на длинную гнилую жердь на меня смотрел череп.

Желтый уже, явно старый, временем траченный.

Нет, не было у него глаз живых аль огня волшбы, но я не усомнился ни на мгновение, что он смотрел. И смотрел прямо на меня. Двигал иногда невесть как державшейся челюстью, будто жевал.

Не в силах двинуться, я не сводил глаз со страшного оскала.

Череп меж тем, видимо, удовлетворившись осмотром незваного гостя, заговорил:

– Что-то не похож ты на богатыря-худоборца, мил человек. – Он с сомнением скосил челюсть набок, и я готов был биться об заклад, что это придало голой костяшке эмоцию сомнения.

Он чуть завалился набок со своего насеста, и я невольно дернулся вперед, чтоб подхватить незадачливую черепушку, но осекся.

– Нет, совсем не похож, – продолжал меж тем череп, вполне довольный своим новым покосившимся положением. – Или давно не хаживали удальцы на наши гостинцы, что веков бесчисленно прошло да поистрепался богатырь, поисхудал. А?

Я, немного придя в себя, лишь пожал плечами.

Страшное место, лютое, но череп как череп. Беседу вон ведет, размышляет. Бешеные костомахи-воители, которых доводилось видать на разворошенных колдунами погостах, и то страшнее будут. Тем не до речей заумных, у них лишь черная воля хозяина в голове – убить, уничтожить. Так что, как говаривал наставник Стоян, если даже самая злобная нечисть с тобой говорит, то уже есть шанс миром дело решить.

– А я смотрю, ты разговорчивый, – клацнул зубами череп. В его голосе, шедшем непонятно откуда, промелькнули веселые нотки. Но он вдруг осекся. – Ба, да ты ведун! Никогда не слыхивал, чтобы ваш брат к нам в гости хаживал. Всегда Пограничье стороной обходили. Да и нечего вам тут делать, нет у вас возле Леса интересов. Не мне тебе объяснять, что вокруг яжьих домовин ни нечисть, ни даже нежить лютая не селится.

Он вздохнул:

– Одни мы тут. Только с ягой бы и поболтать, да от нее ж допросишься. Мы ж, головы, аки служки у старух. Только указы да приказы. Я-то последний раз добра молодца видел уж не упомню когда, да и не помню, какой яге служил. – Он задумался, потом словно очнулся, скрипнул. – Да что я все про себя-то? Говори, ведун, чего пожаловал? Хотя… все вы, видать, за одним ходите. Вернуть того, кто мил. Прав я?

Я лишь кивнул. Прав был болтливый череп. Как есть прав.

Мой собеседник удовлетворенно качнулся, вновь чуть не свалившись с палки.

– Ну