Нечисть. Ведун - Tony Sart

Хлевник гордо подбоченился, перестал жевать пряник. Зыркнул грозно, по-боевому.

– Я воин! Воин свои земли не бросает! – И продолжил: – Я попервой амбары сторожил, все думал, быстро сгинет хворь, вернутся люди. От крыс отбивал запасы, сторожил добро. Да потом уж не от кого стало сторожить – даже крысы и те сбегли.

Он глубоко вздохнул, видать, тяжко ему было то вспоминать.

– Я уж и надежду потерял. Нет вестей никаких от соседей. У нас лишь мертвецы по хатам да лихоманки резвятся. И непонятно, что им тут делать, пировать уж не над кем. Совсем закручинился я, прятался под амбаром, таился. Но в одну ночь, слышу, – хлевник вдруг дернулся, махнул рукой с пряником, – идет кто-то по деревне. Чую – дух живой! Кинулся я подглядывать, выбрался под крышу. Оттуда вид отличный – почти вся деревня до окраин проглядывается. Смотрю – идет к площади человек. Один. Мне-то темнота не помеха, я в ночи с крысами веками воюю, а потому сразу уразумел – ведун. Идет спокойно, справно. А как дошел до «дедов», так погань лихоманская и полезла. И что тут началось. Ведун тот, видать, из матерых оказался. Боец знатный. Полыхнули у него руки огнем-пламенем, стал он моровых девок гонять, пулять в них искрами да молоньями раскаленными.

Я приметила, что хлевник, увлекшись, начал привирать да приукрашивать, но виду не подала. Надо было выговориться бедняге. Пусть рассказывает.

А мужичок продолжал. Он уже скакал по земле, размахивал обрубком меча, изображая сражение.

– Он их и так, и этак. Ну, думаю, задаст он им жару, наша возьмет. Разгонит тварей. – Хлевник вдруг остановился как вкопанный. Склонил голову понуро. – Я даже и не знаю, откуда появилось это полено треклятое. Коряга сухая. С виду смешная, неуклюжая. Ножки, что твои веточки. Умора. Да только сразу учуял я за этой палкой силу. Страшную силу, великую. Я про такую и не слыхивал. А я уж про многое знавал – у меня Злыдни знакомцы. Так они по Руси много где шастали, пакостили, много видели, про многое баяли. А про такое не говорили даже!

Хлевник куснул пряник. Пожевал задумчиво. Продолжил рассказ:

– В общем, деревяха эта за спиной ведуна объявилась и сразу к нему. Да не напала, а в беседу. Говорит, мол, ты… имя у ведуна еще оказалось забавное такое. Немил… Некрас…

– Неждан! – ахнула я и дальше слушала уже с замиранием сердца.

– Точно! – гоготнул мужичок. – Значит, говорит бревно: «Ты слово давал, что любая моя просьба тобою будет исполнена взамен на то, что мы отдали тебе девку княжью!» В общем, по всему видать, какой-то между ними был уговор. А ведун озлился, кричит, мол, никогда я не поступлю так. Не было такого уговора, одну жизнь на целую округу менять. Лихоманки-то со страху попрятались, скулят под избами. Тут и началось – бревно тоже закусилось, и быть беде бы, да только…

Хлевник внезапно умолк. Глаза его испуганно забегали, затрясся он мелкой дрожью. Будто вспомнил что ужасное, будто вода-живица открыла в памяти то, что давно он забыл по доброй воле, от страха. Забормотал небыльник шепотом:

– Думал я, что хуже и некуда. Сцепится сейчас ведун с дивным бревном. А оказалось, хуже много есть куда… – Он нервно сглотнул. – Я-то небыль мелкая, не знатного роду, мне-то откуда такое видеть? Ох и страху натерпелся. Да только сковало меня так, что дернуться не мог. Только сидел, дрожал, как лист на ветру, и смотрел.

Я ждала, когда мужичок соберется с духом.

– Явилось… лихо! – наконец выдавил он и захлопнул себе ладошкой рот. Будто сам испугался сказанного.

Впервые видела я, чтобы нечисть поминать нечисть опасалась. Хозяйка всех лихоманок явилась сюда? Теперь стало понятно, откуда так много моровых девок скопилось разом. Знала я, что им по доброй воле не собраться, но чтобы такое! Не бывало много веков подобного…

Хлевник меж тем чуть пришел в себя, вновь продолжил:

– Хозяйка-то эту корягу мигом прогнала. Видать, не в ладах они. По всему было видно. И бревно ее не выносит, но боится до поры. И хозяйка явно не дозволит в свои дела чужим лезть. Прогнала она корягу, как мальчишку выставила. – Хлевник вдруг подскочил ко мне, призвал наклониться, будто тайной поделиться хотел. Хотя на много верст вокруг живыми были я да он. – А она… ведуна-то не убила! Не искорежила, не потравила. Говорить с ним стала. Представляешь? И дивные вещи говорила. Будто с ведуном этим они родня кровная. Что в ладу надо быть. Я уж думал, со страху повредился разумом, пойду теперь блаженным духом по лесам в камни вселяться. Ан нет. Слышу, с ведуном они уговорились, что коль так, то отступит хозяйка. Уйдет из окрестностей, уведет своих девок. Уж не знаю, что за ведун такой был, да только лихо ему слово дала, что оставит в покое земли.

– Я знаю, что за ведун такой, – тихо шепнула я, но хлевник, кажется, не расслышал моих слов.

– Условились они. Поверил хозяйке ведун. И ведь действительно пропала, сгинула, как не бывало. И лихоманок след простыл. Ну, думаю, заживем теперь! Сладил ведун беду! А уж вернутся люди. Мертвых отплачем, новых народим. Отживемся как-нибудь! Так небось и ведун подумал. Ушел к утру, работу свою сделанной посчитав.

В этот раз хлевник замолчал надолго. Сумерки уже почти переросли в темный вечер. Впору ухать сычу, да только нет живности окрест. Тишина.

Я ждала, сама погруженная в свои мрачные мысли. Что же получилось так, Неждан?

Медленно заговорил небыльник, тяжко ронял каждое слово:

– Я уж по-всякому, по-доброму вспоминал ведуна того да по утрам забирался на крышу крайнего дома, высматривал – когда обозы с родными селянами в деревню вертаться будут. День глядел, неделю глядел, все глаза проглядел. А как-то пролетал мимо крыжатик, ворон-гибельник. Окрикнул я его: мол, куда летишь, какие вести окрест? Сделал круг надо мной белый ворон, гаркнул – много оплакивать надо неупокоенных да следить, чтоб не разбрелись неприкаянные. Нынче по всем селам окрест мор идет. А путь он держит в Вялки, селение тут неподалеку, за полем. Там нынче лихоманки лютуют. Да и много где… Сделал еще круг белый ворон, да и ушел дугой вдаль.

Понурился хлевник, жевал грустно остаток пряника:

– Обманула хозяйка ведуна. До поры схоронилась, а после пуще прежнего лютовать стала…

И такая тут меня взяла злость. Никогда такого не чувствовала, не доводилось ярости место уступать. В гиблых местах, в страшных странствиях, всегда была я