Ли Ховард и призраки поместья Симмонсов — Пирсов - Шон М. Уорнер

руку. Ли заметила, как на лице Пег засветилась улыбка. Тристин переступил с ноги на ногу, но возражать не стал. Когда Мира и Маркус удалились в сад, Пег взяла Тристина под руку и проводила их взглядом.

— Если бы я еще был способен питаться, от этой сцены меня бы стошнило, — произнес раскатистый голос у Ли за спиной.

— А мне кажется, это мило. Надеюсь, у них все получится. Только, эм-м, не рассказывай им, что я это сказала.

Большой Боди издал такой громкий стон, который может издать только привидение. Звук эхом прокатился по всему особняку.

— Можно подумать, я спас ее столько лет назад только для того, чтобы она выросла и стала вешаться на всяких простолюдинов.

Ли повернулась к нему.

— Ну ты и сноб! И когда это ты ее спас?

Ли на секунду задумалась и вдруг все поняла. Глаза у нее округлились.

— Это был ты, а не Маленький Боди! Это ты отнес ее домой, когда она чуть не утонула в реке ребенком. Когда упала с дерева и стукнулась головой.

Боди заворчал и подошел к своему портрету.

— Как была дурочкой, так и осталась.

— Дурочкой? Из-за того, что пошла купаться на речку одна? — спросила Ли.

Голова Боди повернулась на сто восемьдесят градусов, чтобы Ли увидела раздражение на его лице.

— Нет, конечно. Я плавал в этой реке до самого дня своей смерти, но, уверяю тебя, мне хватало ума не свалиться с дерева.

Ли уперла руки в боки и с издевкой сказала:

— Если она так позорит фамилию Симмонсов — Пирсов, зачем тогда ты ее спас?

Его тело повернулось в ту же сторону, куда смотрела голова.

— Защищать эту семью — мой долг. К сожалению, это подразумевает и ее. — Состроив кислую мину, он буркнул: — И его.

Ли опустила руки, не понимая, что он имеет в виду.

— Маленького Боди? От чего ты его защищаешь?

Большой Боди вдруг бросился в ее сторону. Лицо его с каждой секундой все больше становилось похожим на череп. Кости, плоть, жилы — все было видно сквозь фиолетовую ауру, из всего тела сочилась какая-то мерзкая жижа. Один глаз слезился и смотрел прямо на нее. На месте другого зияла, переливаясь жуткими оттенками, пустая глазница. Смотреть на него было невыносимо. Злость и жестокость сочились от него, как жар от газовой горелки. Ли очень хотелось отвернуться и выбежать с криками из библиотеки, но, зная, что только этого Боди и добивается, Ли бросила ему вызов.

Она стиснула зубы так сильно, что у нее заболели челюсти. Изо всех сил удерживая себя от того, чтобы отвернуться, она почувствовала, что мышцы шеи напряглись до предела. Боди был к ней так близко, что вечно окружавший его темно-фиолетовый туман полностью ее поглотил. Рядом с ним невозможно было дышать. Его аура искрилась ненавистью и злобой. У Ли заболело в груди, когда она представила, что так, должно быть, ощущается дыхание ада.

— От превращения в меня! — заорал ужасный фантом пятьюдесятью голосами одновременно: диапазоном от львиного рева до комариного писка.

Боди весь обратился в голый череп и стал кружить по библиотеке, наполняя ее воплем скорби и ярости. Мечась из стороны в сторону, в конце концов он врезался в свой портрет, и из черепа, словно из лопнувшего шарика с водой, разлилась по поверхности портрета фиолетовая слизь. Стекая вниз, она постепенно впиталась в холст.

— Прошу, присядь, — произнес бархатный голос у нее за спиной.

Обернувшись, Ли увидела Большого Боди, сидящего на кожаном диване и элегантно закинувшего ногу на ногу. Ли попятилась и, не сводя с него глаз, опустилась в кресло.

— У тебя с головой не в порядке, — сказала она. — Ты в курсе?

Боди обаятельно засмеялся, и Ли совсем перестала что-либо понимать. Он был все так же стар, но в его взгляде стало как-то больше жизни, молодости — больше вменяемости.

— Мы поделились с тобой страданиями, которые нам пришлось пережить в плену, — без лишних предисловий начал он.

Ли не сразу осознала смысл слов, сбитая с толку тем, как он их сказал.

— Ты сказал «мы». Не «я» и не «он», а «мы». Вы с ним воссоединились или что?

Большой Боди улыбнулся и медленно кивнул.

— Мы стали более едины, чем раньше, но не слились… в одно целое.

Ли покачала головой и нахмурилась.

— Это вам, а не мне, нужны сеансы психотерапии.

Боди наклонил голову, как бы признавая правоту ее наблюдения.

— Возможно — если бы мы еще были живы. Но все есть как есть. — Он пожал плечами. — Для нас уже слишком поздно. Слишком поздно, — повторил он, смотря куда-то сквозь стену, словно погрузившись в далекие воспоминания. — Я думал, что я спасаю от смерти то, что осталось от нашей с ним человечности, берегу ту крошечную искорку нашей невинности. В жизни я потерпел сокрушительное поражение. Владевшие моей душой страх и азарт сотворили со мной то, чего не смог сделать плен. Все доброе и радостное во мне, все, что еще живет в нем, для меня было потеряно. А в смерти мы с ним оказались разделены: на то, чем я стал, — он положил руку себе на грудь, — и на то, что я пытался спасти. Что я все еще пытаюсь спасти.

— Ты мне как-то сказал, что не можешь двигаться дальше, потому что не хочет он, — сказала Ли. — Ты поэтому не уходишь? Потому что чувствуешь, что должен остаться и защищать его? Или на самом деле ты защищаешь ту невинность, которая в тебе еще осталась?

— Все так. Я не хочу допускать, чтобы ему пришлось, защищая семью, поставить под угрозу свою невинность. Так я и скатился до этой низости. Выполняю свой долг, чтобы его не пришлось выполнять ему.

— Так а что держит его самого? — спросила она.

— Наша земная жизнь влияет на то, что нас ждет в загробной. Пусть нас с ним и разделили, та наша часть, которая воплотилась в нем, где-то глубоко внутри знает о тех злодеяниях, которые мы — которые я — совершил. А если вспомнить о тех мучениях, которые нам в детстве довелось пережить, удивительно ли, что он в ужасе от одной только мысли, что ему вечно гореть в аду?

У Ли сжалось сердце.

— Это самое грустное, что я слышала в своей жизни.

Не обращая внимания на ее слова, Боди продолжил:

— Однако надежда, даже после стольких лет, все еще есть.

— Что? — удивилась Ли. — Я сделаю что угодно, только скажи.

Боди вдруг помрачнел.

— Никогда так не говори. «Что угодно» означает «всё», а человеку нужен предел. Моральные границы, которые