Ельник - Ульяна Ма

усмехнулся. На этот раз по-настоящему. – Я все понимаю. Не могу сказать, что я забыл, но есть дела поважнее, чем личные обиды. У меня есть сведения, что в крепости орудует Паства Итога. Мне нужно на них выйти. Незаметно.

– Что еще за Паства Итога? Впервые слышу.

– Ну, культисты, – Марк склонился чуть вперед. Яков сосредоточенно хмурил брови. – Они… как бы это сказать? Против всякого проявления силы жизни. Здесь они хотят убить княжну Марену, потому как она эту жизнь умеет творить.

– Странные они, – Яков покачал головой. – Как можно быть против жизни? Я про таких точно не слышал.

– Хорошо прячутся, – подтвердил Марк. – Двух главарей мы убрали. Они сейчас, наверное, как крысы, забились по углам. Надо не спугнуть.

– А где искать? Хоть какие-то наводки будут?

– Ну, – Марк задумался. Действительно, а где они? У них может быть общая база, или, напротив, они прячутся каждый в своем логове. Разрознены они или действуют вместе? – Надо смотреть среди нищеты. В основном городе и в нашей деревне. Поговори с Николь или с Первушей. Или может еще кого подключишь, но только доверенных лиц. Кому попало не болтай. Если поползут слухи, что мы их ищем, то они точно закопаются и не вылезут.

– Первуша в это дело не полезет, – Яков задумчиво тер подбородок, – он женился, у него баба на сносях. Николь… если дело прибыльное.

Он ожидающе глянул на Марка, на что тот широко улыбнулся.

– Не сомневайся, – он сунул руку под плащ, выудив маленький звонкий мешочек. Бросил его на стол, но Яков тут же перехватил еще в падении и оценил его содержимое из серебряных монеток. – Это задаток. Когда выйдете на Паству, будет больше.

Яков с какой-то нездоровой любовью осматривал монеты и прикусывал их зубами, оставляя маленькие вмятины.

– Сделаем, – юноша наконец отложил мешочек монет и закинул внутрь золотое кольцо. Вместе с Марком он встал из-за стола и протянул ему черную, грубую руку. Марк пожал его ладонь, ощущая высушенную твердую кожу.

22. Там, где звучит музыка, цветут травы

Под ногами Мары сырая, но теплая земля. Рассыпанная по всему полу прямо в комнате ровным слоем, она усеяна самыми разными семенами, какие только удалось добыть к месяцу Мягкого Солнца. Это зеленая мягкая трава, голубая россыпь мелких цветов, розовый клевер, белоголовник и немного пучков мяты. Мара ступала по траве осторожно, всегда внимательно глядя под ноги, чтобы не задавить яркие цветы. Особенно нежно она относилась ко мху, который разрастался на коряге, принесенной сюда слугами и стоящей около прикроватной тумбы. Под каждым шагом ее босых ног расцветали новые утренние бутоны. Утром она шла в банную комнату, где теперь всегда царила прохладная влажность, и легкие наполнялись приятным мокрым воздухом. Мара умывала в лицо и глядела на себя в отражение, каждое утро вспоминая, как она выглядит и кто она есть.

Дауд старался не ходить по комнате. Его сапоги всякий раз подминали цветы и травы, хоть Мара не высказывала открытого недовольства. Но порой она просила лечь с ней спать или тащила за руку за стол, чтобы показать что-то в окне, и Дауд старался ступать как можно осторожнее. Очередным утром, которое обещало горячий день и душный вечер, Мара снова достала краски и уже давно изрисованный лист. Пару последних штрихов – и она любовно осмотрела получившуюся картинку, а потом, вытянув руки высоко вверх, поднесла ее к лицу Дауда.

– Тебе нравится?

На листе плотной бумаги мягкими серыми штрихами изображен мужчина, в котором Дауд без усилий узнал себя. Мара передала его тонкие черты лица легкими мазками кисти из беличьей шерсти бледно-синим цветом; высокий благородный лоб и ровный нос тоже оттенялся синим, а вот тонкая линия губ со слегка потрескавшейся кожей изображена коричневым. Шея, излишне изящная, длинная, кончалась высоким воротом черного камзола, который делал ее еще более подчеркнуто женственной; она не забыла даже про маленький тонкий шрам на шее, оставшийся после битвы с нефилимом. Больше всего на портрете выделялись глаза, большие, чуть впалые, с темными тяжелыми веками и желтоватыми белками глаз. Сама радужка раскрашена сразу несколькими оттенками желтого и красного, отчего глаза становились самой яркой, самой значимой деталью портрета.

Дауд, чуть качнувшись назад, выглянул на себя в зеркало. Он выглядел как помесь нефилима, гладколицего существа с одними лишь глазами на лице, и человека с пугающей, болезненной внешностью. Посмотрев еще раз на портрет и снова в зеркало, Дауд обнаружил в своем лице близость к золотому сечению, которую раньше он не наблюдал. И губы, и подбородок, и нос словно выбиты из камня искусным мастером. Впрочем, своего мастера Дауд знал и хорошо помнил: именно он вырезал договор в коже его спины.

– Нравится, – вынес вердикт Дауд. Мара удовлетворилась этим ответом, сложила портрет в четыре части и, вытянувшись на носочки, положила его в нагрудный карман камзола Дауда. – Очень похож.

– Это тебе. Подарок.

Она выжидающе смотрела на стража, и он, припомнив все пожелания своей госпожи, касающиеся диалогов, ответил спустя затянувшуюся паузу:

– Спасибо.

Теперь она без труда завтракала в обеденной. Княгиня никогда больше не пропускала утренние приемы пищи и даже не занималась своими делами, хотя у нее их по-прежнему много. На лице Рагнеды отпечаток бесконечной усталости, взгляд оставался тяжелым, а движения – неловкими и медленными. Она стала выглядеть старше от недостатка отдыха, хотя Марк старался оказывать ей посильную помощь. Первое время Рагнеда отправляла его в поместье судьи при дворе, где он помогал разбирать мелкие обращения простых людей. Позже она доверяла ему подсчет бытовых расходов дворца, и к этой работе юноша относился со всей ответственностью. Он все реже разговаривал с Мамой, потому что начинал трудиться над бумагами с утра, порой отвлекался на изучение диалектов с Араем и на уроки верховой езды и фехтования, а заканчивал уже поздней ночью, после чего, усталый, валился в постель.

Мара завтракала вместе с княгиней и Марком. Свои порции она съедала очень быстро и, не приветствуя и не прощаясь, убегала в свою комнату. Хотя порой в ее взоре проблескивало осознание, и она изучала мамино усталое лицо или сталкивалась с ядовитыми глазами Марка. Он никогда не опускал их, как раньше, зато Мара не могла долго смотреть в лица людей.

После обеда, который она предпочитала проводить в своих покоях, Мара спешила на танцы. Рагнеда позаботилась о ненавязчивой и мягкой учительнице, полнотелой женщине с седеющими волосами и добрыми глазами, ее звали Хильда, она прибыла издалека, из Горной крепости, чтобы поработать с молодой