Ельник - Ульяна Ма

– Красивая? – снова, глядя на стража, она улыбалась. – Надень ее мне, пожалуйста.

Она настойчиво протянула заколку Дауду, и он растерянно взял ее огромными руками. В его ладонях украшение выглядело очень маленьким и блеклым. Осторожно, медленно и вдумчиво он заколол прядь украшением почти у самого лица. Мара в этот момент закрыла глаза в неясном стихийном блаженстве и умиротворении. Марк наблюдал за этим, плотно сжав зубы до самого скрипа.

«Мерзость».

Ему не нравился Дауд. Его бесило его бледное, равнодушное лицо и пугающие желтые белки глаз. Его пугал огромный рост, широкие плечи, плотная кожа на голой голове, отсутствие бровей, военная выправка. Раздражала преданность, с которой он сопровождал каждый шаг молодой княжны. Марк ненавидел Дауда рядом с ней в каждый момент ее жизни: он убивал ее недоброжелателей, наблюдал за ее сном, лежал с ней в постели, купал ее, вынюхивал яды в еде, поднимал на руки, если она спотыкалась, отвечал на ее вопросы, закалывал волосы украшением, которое дарил Марк. Марк мог бы делать все это за него, но чего ему не хватало? Почему Дауд идеальнее, чем он? Почему Мара запрокидывает голову, чтобы посмотреть на уродливое бесчеловечное лицо, но не хочет поднять взгляд на старого друга?

Поймав на себе суровый взор Рагнеды, Марк расслабил кулаки и разжал зубы. Яростно колотившееся в груди сердце постепенно восстанавливало свой ритм.

– Помнишь графа Тамерлана, дочка? – произнесла княгиня, – Милош – его сын. Он тоже прислал тебе кое-какой подарок в знак дружбы наших семей.

Из узкой белой двери, ведущей на кухню, высокий светловолосый юноша вынес блестящий поднос с огромным красивым тортом. Он был полностью покрыт гладкой коричневой глазурью, украшен ягодами малины, земляники и черники, каждую из которых обволакивал прозрачный слой сахара. Круглые гладкие бортики торта украшались миндалем – диковинное лакомство для северных крепостей. Одного взгляда на этот подарок достаточно, чтобы в животе заурчало и появилось непреодолимое желание отведать кусочек гладкого, свежего, вкусного торта.

«Какой сочный, большой кусок она получит», – в голове вдруг раздался блаженный Мамин голос, неестественно растягивающий слова.

Торт поставили на центр стола и идеально острым, блестящим ножом с витиеватой ручкой отрезали ровный треугольник. Под пристальным взглядом слуг, княгини и Марка кусок торта переместился на блюдце Мары, которая не сводила глаз с удивительного лакомства. Схватив ложку, она сиюминутно вонзила ее в мягкие, пропитанные медом коржи.

Дауд же, мягко, но быстро взяв Мару за запястье левой рукой, правой резко отодвинул от нее блюдце с тортом. Мара ошарашенно посмотрела на стража, княгиня и Марк переглянулись, поняв все без слов. Безмолвная прислуга тут же схватила со стола блюдце и торт, исчезнув во входных дверях.

– Он что, отравлен? – спокойно спросила Мара.

Дауд обратил к княгине вопросительный взгляд, она отрицательно качнула головой. Говорить об опасности, грозящей Маре, запрещено самой Рагнедой по рекомендации Хьяля. Лекарь считал, что чувство опасности погружает Мару обратно в небытие, а уют и ощущение защищенности, напротив, вытягивают из состояния вечного кошмара. Но Мара все равно заметила этот жест. Раздраженно встав из-за стола, девушка откинула со лба прядь выбивающихся волос. И хоть она стояла бойко и смело, голова все равно вжималась в плечи, руки сковывались в кольцо на плечах, а ее взгляд устремлялся под ноги.

– Не держите меня за дуру, – громко сказала она, со скрипом задвинув кресло под обеденный стол. Прислуга поморщилась от неприятного звука. Ее взгляд на мгновение стал ясным, осознанным. – Я вижу вас! И как вы шепчетесь, и как вы боитесь. Мерзость!

Ее глаза снова помутились. Подобрав полы платья, она взбежала вверх по ступенькам из обеденной и устремилась к высокой винтовой лестнице, оставив гостей празднования наедине с мрачными догадками об очередном покушении на молодую княжну.

Рагнеда, потерев виски указательными пальцами, опустила глаза.

– Марк, доложись капитану стражи в казармах, – прервав напряженную тишину, она медленным, усталым взглядом посмотрела на юношу, стоящего рядом. – Пусть нанесет визит в поместье Тамерлана и приведет его ко мне.

Запершись в комнате, Мара опрокинула усталое, трясущееся тело на постель. Какое-то время она лежала, шумно дыша, лицом зарывшись в мягкое шерстяное покрывало. Потом перевернулась на спину, подставив лицо белому потолку. Она так и не могла привыкнуть к новой комнате. Всякий раз, когда она оказывалась на кровати под розовым шифоновым балдахином, перед глазами возникал образ тонконогой сестры Лады. Хоть в комнате и были раскиданы вещи Мары, пахло любимыми лакомствами старшей сестры и теплым молоком, а не едой, комната все равно навсегда принадлежала ей. Но в свои покои Мара никогда не вернется.

– Я бы хотела попробовать хоть кусочек торта, – на выдохе, совершенно спокойно произнесла девушка, проведя рукой по заколке на волосах. – И пусть он отравлен. Я бы все равно съела.

– Тогда вы бы умерли, – Дауд произнес это совершенно невозмутимо, глядя на разлегшуюся Мару своими желтыми глазами.

– Может, так надо? Сколько людей в мире желают моей смерти?

Дауд не нашел ответ, а Мара, отцепив жемчужную заколку от волос, задумчиво повертела ее на вытянутых руках.

– Ты ничего не подарил мне, – она сощурила один глаз, разглядывая, как первые весенние лучи, бьющие сквозь тонкий тюль, играют на перламутре. Она снова заколола себе волосы, на этот раз более аккуратно, чем это сделал страж. – И в прошлый раз ничего не дарил. Я не обижена. Ты и так многое делаешь для меня. Просто знай: подарки – это приятно. Кстати, а когда ты родился?

– В седьмой день месяца Острых Игл триста пятнадцатого года по вашему летоисчислению.

– Триста пятнадцатый… о, через месяц мне исполнялось двенадцать и… мы тогда познакомились. Ты что, всего на один месяц старше меня? Ох. Я могла бы тебя поздравить.

Она хитрым взглядом посмотрела на Дауда, а он согласно кивнул. Хмыкнув, девушка села на кровати, протянула руки и зачем-то по-хозяйски одернула на Дауде камзол, который и без того всегда идеально сидел.

– Вот бы мне так. Родиться сразу взрослой и всезнающей. Без дурацкого взросления, – она встала с кровати и подошла к широкому зеркалу. Какое-то время назад ей казалось, что из этого зеркала на нее смотрит ехидно улыбающееся лицо сестры, но теперь она не видела в нем никого, кроме себя. – Когда-то я влезала в узкие платья. Я слишком разъелась, да?

Она погладила себя по округлым, мягким плечам, провела кончиками пальцев по гладкой шее, обвела ладонями бедра и повертелась перед отражением. Затем, безо всякого стеснения, она задрала платье до самых бедер и