Основы человечности. Работа над ошибками - Екатерина Владимировна Шашкова

неуместное любопытство: — Где ты был? Почему не появился раньше? И почему… — А вот теперь она смутилась и стала выглядеть совсем привычно, хоть и бледновато. — Почему ты не изменился внешне? Это вообще ты? То есть… ты настоящий? Ты же не призрак, да?

— Пощупай.

Щупать протянутую руку Инга постеснялась (как будто не она только что висла у Людвига на шее и не хотела его отпускать). Наоборот, осторожно отстранилась и уселась на диване, как приличная школьница с фотографии — спина прямая, ноги сжаты, ладони на коленях. И только улыбка — искренняя, восторженная — не вписывалась в образ пай-девочки.

— Почему ты мне радуешься? — удивлённо спросил Людвиг.

— А не должна?

— Наверное, нет… —Он уселся по-турецки на одну из шкур напротив дивана и задумчиво уставился на собственные ноги. Босые. И, мягко говоря, не слишком чистые после прогулок по улице. — Я же злодей. Убийца. И… я не знаю, что этот… отец про меня рассказывал, но… если уж он решил рассказывать, а не делать вид, что меня вовсе никогда не существовало в природе, то… мне кажется…

— Он постоянно ставит тебя мне в пример, — перебила Инга. — Говорит, какой ты был крутой, умный и талантливый. Во всём самый лучший. Он считает, что я никогда такой не буду. Да я и сама знаю, что не буду. Недотягиваю. Как бы я ни старалась — выше головы не прыгнешь.

— В том-то и дело, — кивнул Людвиг. — Если бы мне постоянно говорили, что я недотягиваю до какого-то незнакомого немецкого пацана, я бы этого пацана возненавидел до глубины души! Злился бы на него и на себя, а не лыбился при встрече во все свои… Сколько там у тебя зубов? Двадцать восемь или уже побольше?

Тимур очень сомневался, что Людвиг стал бы кого-то ненавидеть. Он умел огрызаться, ехидничать, любил дурацкие розыгрыши… Но вот злости в нём, вопреки волчьей природе, вообще не было. Скорее всего, за гипотетическим талантливым незнакомцем он ходил бы хвостиком с требованием научить, показать и объяснить. Людвиг обожал учиться и всегда старался докопаться до сути.

Он готов был учиться даже у Гаврилова, который обращался с ним, как с вещью. Так с чего ему ненавидеть того, с кем он даже не знаком?

— Я восхищалась тобой! — воскликнула Инга, подтверждая мысли Тимура. — Я слушала папины рассказы и думала, что ты потрясающий. И я надеялась, что однажды… что ты…

Она резко замолчала. И покраснела.

Ну начинается! Сейчас опять станет мямлить и зажиматься, а ведь только что совершенно нормальная девчонка была.

— Что? — спросил Людвиг, не дождавшись продолжения фразы.

— Что ты однажды придёшь и… Только не смейся. Я мечтала, что ты спасёшь меня. Заберёшь с собой. Куда-нибудь. Это глупо, я знаю. Я понимаю, что нельзя меня просто так забрать от родителей, есть же законы, документы и всякое такое. Но в детстве… раньше… я представляла, что мы будем жить вместе и я буду тебе помогать. В чём-нибудь. Пусть даже ты преступник, всё равно буду. Ведь если ты такой хороший, как говорит папа, то ты не станешь… ну… относиться ко мне как… относиться плохо.

— Относиться к тебе, как он? — прямо спросил Людвиг.

Инга зажмурилась, втянула голову в плечи и кивнула.

На тщательно расправленную юбку упала слеза и сразу же впиталась в ткань, оставив небольшое тёмное пятнышко. Вскоре рядом появилось ещё одно. И ещё.

— Между прочим, я злой и страшный серый волк! Почему мне вечно приходится утешать детей? — беззлобно проворчал Людвиг, прижимая девочку к себе. — Ну вот что с тобой делать? Ладно, поплачь, поплачь. Иногда надо.

Про Тимура все, видимо, забыли, и он чувствовал себя откровенно лишним. Смотреть на семейное воссоединение было немного неловко, вмешиваться в разговор — тем более.

Он бы вернулся на кухню, но дверь открывалась на себя, а руки были заняты соком и кружками. Боггарт помогать не спешил, ему больше нравилось сидеть под диваном и ловить отголоски чужих страхов.

Тимур смирился с неизбежным и тихонько кашлянул, привлекая к себе внимание.

— Простите, что перебиваю…

— Мне персиковый, а ей гранатовый! — немедленно среагировал Людвиг.

Инга что-то неразборчиво пробормотала ему в футболку.

— Что? — переспросил Тимур.

— Я не люблю гранатовый, — повторила Инга. И торопливо добавила: — Извините.

— Хватит извиняться за каждое слово, — одёрнул её Людвиг. — Ну не любишь — и ладно. Никто не будет вливать его в тебя насильно. Просто он полезный и хорошо силы восстанавливает.

— Я знаю. Я его постоянно дома пью. Поэтому и не люблю. Но если надо, я могу, просто…

— Солнышко… — начал Людвиг и замялся, подбирая слова. — Я верю, что ты умная девочка и можешь самостоятельно принять решение. Я не приказываю тебе выпить сок, только предлагаю и аргументирую. Но ты не обязана соглашаться. Так что подумай и ответь честно, чего бы ты сейчас хотела попить.

Инга посмотрела на коробки с соком, на Тимура с кружкой, на многочисленные двери, на камин… потеребила подол юбки и очень тихо спросила:

— А молоко есть?

— Вроде есть. Если не скисло. Сейчас поищу.

— Не уходи! — Девочка ухватила Людвига за руку так пылко и посмотрела так умоляюще, будто он собрался не на кухню, а на Северный полюс, добывать шкуру белого медведя. — Пожалуйста. Извини.

Господи, да что не так с этим ребёнком?! Точнее, что с ней делают дома, если она каждым своим ответом и действием старается угодить собеседнику? Ну не бьёт же Гаврилов родную дочь за то, что она не любит гранатовый сок?

Людвиг, вон, раньше вечно морковку из плова выковыривал — и не похоже было, чтобы его интересовало чьё-то мнение по этому поводу. Впрочем, он же не с рождения с отцом жил. Да и потом чаще обитал не у него, а у бабушки. Может, в этом разница?

Тимур едва сдержался, чтобы не спросить вслух, но решил, что сейчас не самый подходящий момент, и отправился на поиски молока. Которое, кстати, нашлось без проблем и оказалось вполне свежим. Вот бы все проблемы решались так просто!

Глава 19. Зачем