Знаток: Узы Пекла - Герман Михайлович Шендеров

– Егорка, – буркнул Сухощавый, с отвращением глядя на навью тварь, что сидела скрючившись и едва ли не прижавшись к пышущей иномирным жаром печке; стоять рядом с печкой было, к слову, тяжко, Максимка вспотел весь с ног до головы и зажимал рот ладонью, чтоб не вдыхать горячий воздух, вонявший серой.

– Во-о-от, и Егорка… Не у вас ли они тута?

Обдериха гневливо открыла рот, будто бы для брани, но увидела зверское выражение лица киловяза; в ее полубезумной голове явно некая шестеренка встала на нужное место, и паскудь решила не связываться. Она ткнула тоненьким, как у ребенка, пальчиком за спину.

– Та вона, где остальные дрова…

Максимка кинулся в ту сторону. У стены за печкой были свалены в неряшливую кучу никакие не дрова – а кости, пожелтевшие да поломанные. Каких тут только не было – и человечьи, и звериные, даже коровий череп обнаружился. Вот так дрова! Там, среди костей, будто в шалаше, и прятались два маленьких тельца, прижавшихся друг к другу; их глаза блестели от испуга. Мальчик и девочка, в одном нижнем белье, грязные как чертята, маленькие, как крольчата, и все в поту, будто из бани. Хотя чего «будто»? С бани и есть!

– Настюшка, ты?

– Я, – пискнула девочка.

– Иди сюда, милая, я не обижу. И ты иди. Ты Егорка, да?

– Да, дядька…

– Да какой я дядька? Идите, идите сюды; вас родные обыскалися ужо. Домой вас отведу. Эх вы! Лучше места заховаться не нашли, шо ль? – спрашивал Максимка, вытаскивая детей из костяного развала.

– Ну вот и усе, вот и конец табе настал, сука драная. Зараз я тебе в рог бараний загну – любое Пекло Раем покажется, – с предвкушением ухмыльнулся Сухощавый, закатывая рукава и нависнув над обдерихой. Та сжалась в комок, пугливо закрыла лицо маленькими ручками. Приготовилась к смерти, значит.

Максимка, глядя на грязных дочерна детей, был в принципе согласен с Сухощавым – ему тоже хотелось прибить мелкое чудовище. Но неожиданно для себя самого он крикнул:

– Дядька Мирон, стой!

– Да чаго табе опять? Знову пожалел ее?

– Давай хотя б выслушаем ее!

– Да-да, вы мине-то послухайте! – затараторила обдериха, утирая сопли. – Я зараз осознала усе, с всем согласна, миленькие: порченая я!

– В смысле – порченая? – хмурясь, спросил Сухощавый.

– Ну, мужа у мине нема, значится. Сгубили моего банника, одна я осталася, вдовая да никому не нужная. А одна баба в доме – воз не идет, так кажут. Баню-то забросили, а печь-то горит-горит и разгорается. Раньше муж-то сам то прикроет, то откроет, а я и так и сяк, а она знай себе пышет, шо горн твой кузнечный; и говорят оттудова, шепчут мне беспрестанно голосами разными. Ну я и давай их слухать, дура. Баба ж я, вы мине пожалейте, ну? С мине спросу нема!

– Продолжай, говори!

– Ну вот, – продолжала обдериха, боязливо поглядывая на киловяза и молодого знатка, – они мне шепчут, значится, а я, дура, и давай прислушиваться. Распахни притвор пошире, кажут! Я и распахнула. А оне поперли – черные, горелые, и давай по лавкам рассаживаться да мыла требовать. Я туда-сюда, тут шайка, тут мочалка, да поди за всем успей. Уселась, притомилася, а оттуда с печи опять голос – «подтопи», говорят, «холодно нам тута». Я и подтопила – дровами. Они и говорят – ты чаго, совсем дурная, кто ж Пекло дровами топит? Нам плоти подавай да костей! Я могилы разрывала, крыс-мышей да хорей ловила-швыряла, а они: больше, больше надо! Я и взъерепенилась тады – а мне-то, говорю, оно на кой? Оне мне мужа и пообещали…

– Мужа? – одновременно спросили Сухощавый с Максимкой, переглянулись в недоумении. Максимка сжимал за плечи ребятишек, крепко, чтоб не сбежали куда.

– Ну да, мужа… – всхлипнула жалостливо обдериха. – У меня ж мужика-то двадцать лет и один год не было, как мой банник помер! Если бы вы, мужики, знали женскую тоску по сильному плечу… А они мне там, из печки, кажут – буде табе мужик, да такой, что ох! – все бабы нечистые обзавидуются. Вот я и топить-топить, шоб разгорелося…

– А младенец-то откуда? – спросил похолодевший от ужаса Максимка: он даже прикрыл детям уши, чтоб не слышали, не знали того, что скажет обдериха.

– Дык дите то мое. Баба нерадивая к повитухе придет, та травками напоит, яким-нибудь штырем пошерудит – и баба плод скинет, а оно усе под половицы. А мне их жалко, шо ж я, бессярдешная? Вот их и нянчу – якое-никакое, а дите. Я их, значится, в колобок скатаю, слеплю вместе, шоб не разбежалися – и баюкаю, песни пою. Тольки младшонький мой тож голосить стал, мол, растопи печь да растопи печь. Папку, видать, захотел… То ду́ши горелые, видать, в него вселились. Чертями яшчэ стать не успели, а ужо туды же… Хозяевам своим дорожку прокладывали.

– Темнишь ты… – с недоверием прищурился Сухощавый. – А дети-то тебе на кой сдались? Ты зачем, паскуда, с деревни Настюшку с Егоркой выкрала?

– Вот клянусь – не хотела я! Мине заставили! – едва не завыла обдериха, увидев мрачный взгляд киловяза. – Мне в уши с Пекла шептали-шептали; я ж завсегда у печки, слушаю их поневоле. Они и говорят – плохо оно все горит, души в нем нет. Ты с душой чего принеси, свежего, мягонького, детского…

– И ты принесла, значит? – мрачно спросил Максимка. – С деревни украла?

– Принесла, украла… – Обдериха понурилась, сгорбилась. – Виноватая я… Ну хошь, я сама туда, в печку, прыгну?

– Детей загубить хотела, курва? – просто спросил Сухощавый, поднимая кулак, а обдериха вновь сжалась в комочек. – Ну и поди в печь. В Пекло табе одна дорога, дрянь такая! Я хоть и сам грешный, но ты… Ты!..

– Дядько Мирон, а кто ж баней руководить будет? – устало спросил Максимка.

– Чаго?

– Ну вот вы в печь, то бишь в Пекло ее швырнете. Что с баней-то буде? Они ж сызнова полезут! – он кивнул на прикрытый сейчас притвор, откуда и впрямь будто раздавались человеческие голоса. – И эти уж никуда не денутся. И души горелые с абортами… Кто тут за главного останется? Так и продолжится ведь все…

Сухощавый задумчиво почесал макушку.

– Удивляешь ты меня, пацан. Откуда такой мудрости набрался только?

– От Демьяна – он научил. Дык, значит, некого в бане главным поставить?

– Некого…

– А тебе мужа надобно? – уточнил Максимка у обдерихи. Та просто кивнула – с потаенной надеждой.

– И к чему ты ведешь, малой? – прищурился Сухощавый.

– Дык просто мужа ей треба найти, вот и вся недолга, – рассудил