Тума - Захар Прилепин

же не сделаете, и на море не пойдёте. И затем, любя, Господу Богу вас поручаем!.. Дан с города Чигирина, всему Донскому Войску добрый приятель Богдан Хмельницкий, гетман Войска Запорожского, собственноручно.

Дьяк свернул грамоту.

– Султанскому гарему ты приятель, Богдашка, – прокричал Кочнев, – и крик его тут же растворился в злоязыкой казачьей ругани.

Надрывались, лаялись, хаяли, трясли кулаками.

Наум Васильев нарочно переждал с избытком, чтоб послы запорожские всё выслушали и не растрясли услышанное на обратном пути.

…когда угомон сошёл на круг, Наум заговорил снова:

– Мыслю так ответить приятелю нашему Богдану, гетману Войска Запорожского!.. Мы всегда были с вами в братстве, руськие братья, казаки запорожские, друзья наши! – здесь атаман обернулся к послам и чуть поклонился. – Однако знай, Богдан, что мы и с друзьями можем обходиться так же, как и… с неприятелями нашими!

Круг, неистов, взвыл восторженно. Бурелом рук, кривя корявые персты, полез к небу.

– Любо! – голосили. – Любо!

Дождевая морось парила над разгорячёнными казаками.

– На всякого Богдана есть у нас Наум!

– Мотайте на ум, черкасы!

– Славим тя, атаман!

– Сердце казачье слухаешь!

…говорили теперь в Черкасске: Богдан – волевой атаман, без ответа униженье не оставит. Говорили: быть брани лютой меж руськими казаками донскими и руськими казаками запорожскими.

Черкасский городок спешно обносили новым валом.

Казаки, не гнушаясь ясырных рабов и голутвы, трудились вместе с ними во все дни. Спали по три самых чёрных часа.

Перетрясли войсковую казну – закупили дерева, пригнали плотников с Воронежа.

Выстроили новые деревянные башни, каких и не бывало у Черкасска никогда. Затащили на башни пушки. Пробно вдарили – заряд ушёл за Дон.

Вкруг городка обложились капканами, так и называя их: ловец на хохлача.

Капканы круглые дни ковали во всех черкасских кузнях.

Ров нарыли шириной в три сажени, а глубиной в две с половиной; допрежь столь глубокого тоже здесь не бывало. С Дона пустили воду в ров.

Караулы усилили втрое. Ходили они теперь навстречу всем ветрам: азовскому, запорожскому, яицкому, московскому.

По верховым городкам кинули клич, зазвав охотников на долгое осадное сиденье.

Явились казаки со станиц Маныческой, Раздорской, Кагальницкой, Бесергенёвской, Распопинской, Багаевской, Мигулинской, Медведицкой, Хопёрской, Вёшенской, Голубой, Иловлинской, и с Чира-городка, и с Паншина-городка, и с других мест.

– …Сечевики по всем украйнам посполитным имают великие города, и я те стены видал, а на иные и лазил, – рассказывал, сидя на лавочке у войсковой избы, дед Ларион. – Тем крепостям и по всей Руси примеров немного. И возят нынче браты наши сечевики за своим войском огромные пушки! А воинники они – не в пример ногаям, и крымцам, и османам. Всем воинникам – они первые воины. Сечевики и Москву-город имали в былые годы! А донцы Киев-град – пока нет, детушки.

С войсковой избы вышел Иван Разин, с ним – незнакомый молодец; на шапке красная кисть: калмык.

Степан, слушавший, среди молодых казаков, деда Лариона, шагнул брату навстречу.

Брат кивнул:

– То Нимя Трухметов.

Калмык приветливо улыбнулся – брови встали коромыслами над будто удивлёнными глазами.

– Мир на стану! – сказал Нимя, чуть склонив голову.

Одет он был в распашной халат без застёжек, перепоясанный кожаным поясом, с запахом на левую сторону. На правой стороне висел нож в ножнах.

– У нас заночует… – сказал Иван, и, оглянувшись на Нимю, пояснил, указывая на Степана: – Брат мой!

– Вижу, вижу! – ответил калмык, от старанья – словно бы онемелыми губами. – Тоже брат есть, – тронул свою грудь. – Брат, брат, брат, брат, – он четырежды загнул короткие пальцы и потряс кулаком.

– Калмыки согласны на союз с Войском, – негромко рассказал Иван Степану. – Будут у нас супротив хохлачей новые товарищи… Завтра с посольством идём до калмыков.

Нимю накормили; он улёгся спать в летнике.

Степан всё поглядывал на Ивана: тот был возбуждён, весел и будто нетерпелив до скорой брани.

– Не то те хохлачей хотца бить? – спросил.

Стояли посреди Иванова двора.

Иван вскинулся:

– Нешто есть разница, Стёп?

– Браты ж во Христе.

– Браты те нас с тобою чуть не порезали в первую же до Валуек станицу. Так бы и легли костьми с тобою… – припомнил Иван.

– Не порезали ж.

– Коль придут – гинут под Черкасском, – отрезал Иван. – Никакой жали нету. Хороводятся с погаными – сами поганятся. Перестанут хороводиться – снова станут браты. …А пока вот Нимя нам братом побудет.

…прошли к старому куреню. У крыльца на лавке сидели Аляной с отцом Тимофеем.

Аляной подмигнул братьям.

– …а батька говорит – не придут хохлачи на брань к нам… – поделился Аляной, лукаво косясь на Тимофея.

Тимофей глядел в малинник, где, шурша, бродили куры.

– Будто и прав, сказывает, Хмель-то… – подзуживал Аляной. – Будто и оправдывает его.

– А и оправдываю, – спокойно сказал отец.

– А придут – и бить их не станешь? – теребил его Аляной.

– Бить – стану, – отвечал отец. – Да жалеючи… Хучь над кем сжалуюсь.

– Своих казаков жалей! – сказал Аляной, снова подмигивая братьям и сдвигаясь по лавке подале от Тимофея, чтоб усадить их.

– Чем наши казаки с хохлачами различны? – нисколь не сердясь, отвечал Тимофей. – Когда наши черкасские хохлачи на кругу стоят, ты их различаешь с иными казаками, Вась?.. Ну так я и на украйнах хохлачей тамошних от тутошних не различу… А что у них Богдан с татарвой блядует, так ты открой, где тот атаман, какой не вертит хвостом, едва за булаву ухватится…

Тимофей всё вглядывался в малинник.

Братья стояли, слушая отца.

– …как тягодумная наша Москва задумается про хохлачей, да приберёт их к рукам, – так и Богданово блядство завершится… – договорил отец.

– Так ли? – спросил, недоверчиво подрагивая губою, Аляной.

– Можа, и не так, – с непривычной для него податливостью, согласился Тимофей. – Сам посуди, Вась… Отпали хохлачи от Москвы, оказались зажаты меж ляхом и османом… А к Москве пристанут – бояре все вольности сечевые пожрут хуже ляха…

– Да ну… – изумился Аляной. – Далёко загадываешь… Наши ж не пожрала.

Тимофей лениво повернулся к Ваське, оглядел его, как дитя, – и смолчал.

В курене баском завопил проснувшийся Фролка.

…и пришли хохлачи.

Примчались в Черкасск дозоры на взмыленных, хрипящих, в пене конях. Вновь, как с горы, покатился колокол.

На черкасских стенах держали зажжёнными фитили.

Никаких чалматых, треклятых, поганых не ждали с таким тяжёлым сердцем, – как своих, православных.

…июльская, разогретая, будто жаровня, лежала недвижимо степь.

С пастбищ спешно сгоняли за стены ржущие, гомонящие табуны, стада, отары.

Сечевики, рассказали дозорные, стали лагерем на реке Миус – в тридцати верстах от Черкасска.

Было их, донесли, с пять тысяч. При пушках. С обозом. Осадить Черкасский