Руны земли - Георг Киппер

будут и на порогах, и на причале, и везде этот богатый купец должен будет говорить, откуда он и почему у него так много вэрингов, и, верно, он сможет говорить прямо и без суеты в глазах, не вызывая подозрений.

– Глаза суетятся от скорости мысли, а сила купца в его товаре и дружбе, но так ли богат этот хазарский купец, который приплывет к конунгу Алдейгьюборга вниз по реке?

– Этот самый купец, который придет к Алдейгьюборгу с хёвдингом, не только сохранил весь свой товар, с которым он дошел до Хольмгарда, но и очень удачно договорился о проходе по Олхавен-реке, так что ему не придется платить ни за проход от Ильмери до Алдейгьюборга, ни за возвращение.

– Я слышал, что этот купец потерял многих людей, – перенял игру Хуглейка Менахем.

– Хёвдинг выплатил хорошую виру за убитых…

– Но и сам купец претерпел лишения и унижение, сидя со свиньями в навозной жиже.

– Хёвдинг богато одарил купца за понесенные унижения.

– Но купец из-за небрежения охраны хёвдинга потерял часть своих стеклянных слитков, которые местные разобрали на грузы для квашения капусты, разглаживания тканей и прочие непотребные для такого дорогого товара дела. Да еще и присадки для плавки стекла оказались порчеными, а порченый товар и хороший товар – две большие разницы, досточтимый Хуглейк!

– Наши люди решили, что там пряности, и поэтому вскрыли твои мешки, но, думаю, не такая это порча, которая лишит товар качества, и богатый купец, и так получивший очень много, не будет настаивать на возмещении столь малого убытка… Ибо помним мы, что случилось всего из-за одного кольца при стародавнем выкупе за выдру! – закончил словесную игру Хуглейк.

Весной они с Сигмундом явятся вместе с иудеями прямо к Эйстейну и прикончат его без потерь, ради этого они потерпят этих ужеподобных людей.

* * *

Впрочем, если дело не касалось выгоды, купцы-иудеи были прекрасными собеседниками, знающими много занимательных сказок о других странах и обычаях. А что еще нужно, когда разливают добрый эль, огонь в очаге ярок, а светильники на стенах делают халл праздничным, словно уже наступил йоль.

Иудейские вэринги, болхары, вновь получили свое оружие – легкие кривые мечи, луки, копья, кольчуги, островерхие шлемы и легкие, насмешившие гётов топорики. Болхары вновь почувствовали себя воинами, а не пленными, шумно галдели, перебивали друг друга и вели себя как уверенные в себе гости. Их бритые виски и косицы забавляли гривастых гётов, но шутки, конечно, не переходили грань дозволенного. Многие уже испытали на своих костях и связках невероятную ловкость и быстроту этих малорослых и забавных на первый взгляд воинов. К тому же гёты чувствовали себя хозяевами, а хорошие хозяева не зубоскалят о гостях.

Этим вечером разговор переходил из одного русла в другое, и Инги, Туки и черноволосый иудейский толмач с трудом поспевали за стремительными переходами беседы. Впрочем, в них мало нуждались. Разговор, разогретый добрым элем, сам вел собеседников, позволяя понимать друг друга почти без знания слов.

Инги, в очередной раз потеряв нить разговора, сделал вид, что в горле его пересохло, и занялся поднесенным элем. Между тем все заметили, что Сигмунд, не повышая голоса, уже довольно долго разговаривает с чернобородым и кудрявым иудейским толмачом.

Постепенно другие разговоры стихли. Все прислушались к беседе толмача с хёвдингом, Инги и Туки стали переводить для болхар странный разговор двух повидавших жизнь людей.

– Меня давно перестала беспокоить моя родная страна, – отвечал толмач Сигмунду. – Иной раз кажется, что Бог обязан с ней что-нибудь сделать, чтобы люди там проснулись и вспомнили о Нем и о себе. Почти шестьсот лет назад мы приняли веру Сына Божьего, а кто бы мне показал верующую деревню или достойного священника.

Толмач грустно усмехнулся и продолжил:

– Я был в Константинополе, его вы зовете Миклагард, это действительно великий город. Добирался и до самого Румаборга, величайшего среди городов, и везде одно и то же. Люди ходят в специально выстроенные дома для молитв, где ищут утешения от житейских невзгод. А покидая эти дома, вновь с усердием муравьев создают невзгоды для себя и близких. Я устал и потерял веру и в людей, и в свою родину.

Я ушел на восток. Там, говорили мне, далеко-далеко есть страна праведников, где люди живут светло и легко и все время ищут путь возвращения к Господу. Но везде я видел лишь тяготы жизни, несколько мудрецов и тысячи хмурых глупцов. Я прошел горы и пустыни, о которых вы не можете даже помыслить, настолько они огромны и безжалостны в своем величии. Посетил такие жаркие страны, где даже зимой люди ходят нагие, и кожа их черна от солнца. Был там, где у людей глаза как щелки, а кожа желта как пыль, но и там тоже живут праведники и мудрецы. Но живут они так же, как и мы, среди таких же войн сильных мира сего и упорного труда простых людей.

И самым смешным оказалось то, что они там верят, что где-то на западе есть земля мудрых людей, в которой мудрецы окружены почетом и вниманием. Я понял, что все это – пустые надежды, ни там, ни здесь никакой страны праведников нет.

Я вернулся домой. Мое тело умело все – убивать и выживать, разум знал столько, что я мог бы кормиться, рассказывая о своих путешествиях или давая советы, но душа моя тосковала и искала ответа.

И вот одни мудрецы из храма сказали мне, что изначальный корень всего находится на севере, где в холодной чистоте сохранились первозданные истины среди людей, ближе всего стоящих к праотцу. Я решил сделать еще одну попытку и сначала отправился в Хазарию, затем по Итыл-реке с купцами в Болхар. Я знаю много языков и знаю, как быстро выучить любой новый. На невольничьем рынке мне показали гребцов, пришедших на кораблях с верховьев рек, они торговали красивыми женщинами и оружием, пушниной и жемчугом. Я увидел людей рослых и стройных, как пальмы, не расстающихся с оружием, умных и смелых. У правителя болхар служили такие же люди, способные справиться со своими единоплеменниками. Ими руководил Свейнбьёрн из рода Лосося. Со временем я выучил язык севера и даже стал толмачом при нем, так что смог познакомиться с ним поближе. Этот человек, исполненный, как и все его люди, скорости и странного ума, показался мне настоящим оплотом явленной благодати. Не мирной святости, но дерзкого любопытства, добродушия и снисходительности к чужим слабостям. Я видел дикарей и прежде, но этот Свейнбьёрн не просто полон силы мышц, а какого-то света и легкости.

– В древности это