Призрачные воины - Лючия Сен-Клер Робсон

Рафи последовал за Лозен. Они встали на расстоянии шага друг от друга. Что ж, по крайней мере, ему не придется до нее дотрагиваться. Танец был простым, к тому же Рафи наблюдал за пляшущими всю ночь. Пары двигались туда-сюда по площадке: Лозен делала пять шагов ему навстречу, а он пять шагов назад. Затем все повторялось в обратном порядке.

Пение, грохот барабанов, треск сучьев в костре, пленительное лицо Лозен — то озаренное пламенем, то погруженное во тьму, — все это казалось сном, вот только Рафи обычно не посещали такие грезы. Пульсирующий бой барабанов, движение тел — все завораживало, преображая окружающую реальность, превращая ее в сказочный мир, превосходящий в своем фантастическом разнообразии самые невероятные фантазии.

Когда барабаны и пение смолкли, они двинулись с Лозен к толпе, стоявшей по периметру танцевальной площадки. Не поворачивая головы и едва шевеля губами, Лозен заговорила с ним на испанском — скорее всего, она не хотела, чтобы соплеменники видели, как она беседует с бледнолицым.

— Донде эста су перра? Где твоя собака?

— Тьене нинос. У нее родились малыши.

— Собаки полезны, — промолвила Лозен. — У них чуткий слух и нюх. Они могут предупредить о врагах.

— Я подарю тебе щенка.

— Энжу. Хорошо. — Она кинула на Рафи косой взгляд, а полные губы скривились в озорной усмешке. Зная, что Волосатая Нога ничего не знает об обычаях и традициях апачей, девушка произнесла: — Мужчина должен платить женщине за танец с ней.

В карманах у Рафи было пусто, если не считать завалявшегося блестящего медного цента. Он протянул его Лозен на ладони — так, чтобы она увидела выгравированную на монете голову индейца[94].

Лозен просияла и широко улыбнулась, хотя Рафи и понимал, что она не станет использовать монету по прямому назначению. Взяв цент, девушка сунула его в маленький мешочек на поясе. Затем она протянула руку и коснулась кожаного мешочка, найденного Рафи много лет назад в его старом фургоне. В этом мешочке он носил томик с пьесами Шекспира, которые в данный момент читал. Улыбка Лозен сделалась хитрой, и теперь у Рафи отпали последние сомнения в том, что мешочек сшила именно она.

Не произнеся больше ни слова, Лозен взяла под руку седую как лунь старуху с пристальным взором горящих глаз, и они обе удалились навстречу разгоравшемуся рассвету.

«Это, видать, ее бабушка. Старуха — бабушка Лозен», — подумал Рафи.

У Лозен есть семья. Жизнь девушки совершенно не похожа на его — и все же нечто общее у них есть. У Рафи тоже когда-то была бабушка, но однажды команчи, не желая понапрасну тратить стрел, забили ее дубинками.

Викторио отвел Рафи с Цезарем к шалашу, крытому соломой, в стойбище его жены. Внутри кто-то аккуратно сложил две кучи ароматного кедрового лапника. Лошадей друзья привязали у входа. В лагере постепенно наступила тишина, изредка прерываемая лишь кашлем, храпом или детским плачем. Если учесть, что Рафи находится в львином логове, спал он на удивление крепко, хотя сапоги все же предпочел не снимать.

Когда Коллинза разбудил женский смех, солнце уже встало.

У входа в шалаш он увидел Освобождающего и Уа-син-тона.

Стоило Цезарю заворочаться, как мальчишки с воплем: «Шида’а!» — кинулись внутрь жилища, оседлали негра и принялись прыгать у него на груди.

— Ра-ра-рафи… Ка… как… ска… сказать «племянник»?.. — с трудом проговорил Цезарь, силясь вобрать в грудь воздуха.

— Кажется, шик а 'а.

Оставив друга барахтаться с новообретенными родственниками в мешанине одеял, Рафи выбрался наружу. В первую очередь он обратил внимание, что кто-то водрузил перед их лошадьми стожки свежей травы, которую животные теперь с аппетитом жевали. Потом он чуть не решил, что в долине начался пожар: все было затянуто дымом, поднимавшимся от костров, раскиданных вдоль реки и по склонам холмов, насколько хватало глаз.

Только сейчас Рафи понял, что деревня занимает куда больше места, чем ему казалось. Все пребывало в движении. Женщины и девушки, хоть и танцевали большую часть ночи, сейчас без устали сновали меж жилищ и костров стойбища Викторио. Рафи увидел, как Лозен с бабушкой и Пандорой наравне с другими без устали рубят, чистят, снимают шкуры, потрошат. Одно из жилищ было набито корзинами и подносами с едой. Кожаные мешки бугрились от наполняющего их добра. А Викторио уверял, будто его племя бедствует!

Одни женщины таскали груженные снедью корзины и кувшины с водой, другие склонились над кучами хвороста. Дети собирали щепу для растопки, носили воду в небольших посудинах и гонялись друг за другом, поднимая еще больше шума, чем накануне. Орда мальчишек, приведя в порядок табун лошадей голов в сто, погнала его на пастбище. Кучка девочек пела и танцевала, встав так, чтобы мальчишки их наверняка увидели.

Викторио, Локо и еще пятнадцать — двадцать мужчин приводили в порядок танцевальную площадку. Убрав с нее камешки, они принялись подметать ее вениками. Затем апачи сложили огромную кучу хвороста для костра и зачем-то притащили четыре жерди, метров десять каждая. От большого шатра у реки поднимались клубы пара, а внутри него раздавалось протяжное пение мужских голосов.

Вышел Цезарь. Посадив мальчишек себе на плечи, он встал рядом с Рафи. Негр надел новые высокие мокасины, в которые заправил шерстяные штаны. Коллинз почувствовал укол зависти.

— Что они затеяли? — озадаченно спросил Цезарь, посмотрев на жерди. — Праздник какой-то готовят?

— Даже не знаю, что и думать, дружище.

Пришла Мария с люлькой за спиной.

— Ты только погляди, — покачал головой Цезарь и обошел девушку, чтобы полюбоваться на дитя.

Мария встала вполоборота, чтобы и Рафи увидел большеглазого черноволосого малыша, в изумлении уставившегося на белого.

— Мальчик или девочка? — спросил Рафи.

— Девочка.

Мария принесла гостям кашу и молодые побеги агавы вместо ложек, а пока друзья завтракали, охотно объяснила, что происходит. Дочери Викторио предстояло пройти обряд, после которого она будет считаться женщиной. Со всех краев съехались гости. Празднество продлится несколько дней. Это один из самых священных ритуалов апачей — поэтому бледнолицым придется уехать.

Когда друзья седлали лошадей, к ним подошел Викторио со своей первой женой. То, что перед ним именно первая жена, Рафи подумал потому, что она накануне вечером принимала участие в распределении подарков среди женщин. Она протянула Коллинзу седельную сумку из сыромятной кожи, отделанную длинной бахромой и украшенную причудливым узором. Когда Рафи взял подарок в руки, тихо звякнули оловянные конусообразные подвески, приделанные к кончикам бахромы.

— Вещь полезная,