Братья вольности - Георгий Анатольевич Никулин

каждый из его ребят чем-то выделялся среди остальных — заводские люди сплошь в затасканной, заплатанной и «духовитой» одежде. Мичурину он подарил шейную косынку: товарищу радость, и самому приятно. Мичурин из озорства носил лапти, как многие работники, но на вороте посконной косоворотки[49] дареную косынку завязывал замысловатыми узлами и намекал при этом на некие события:

— Завязки на шею, говорят, получали французы в недавние совсем годы.

Федька иногда надевал шляпу-боливар, сдвигая ее на затылок.

Богаче всех Петя оделил Михалева — черным плащом-накидкой с пелериной[50] и с львиными мордами на медных застежках. Теперь, если Поздеев благословит горняцкой фуражкой (Поздеев обещал было пошить форму), да наденет Михалев фуражку и дареную разлетайку[51], так станет как самый-самый главный инженерный офицер горного ведомства. Фуражка, которая все венчает, поможет ему почувствовать себя избранником судьбы. Только форму Поздеев, конечно, не пошьет. Не даст наверняка и фуражку.

— Как чист! Онегин, верно? — куснул Мичурин, представляя нарядного Петю Степану. Сам поставил лапоть на пятку, покачал ногой и продолжил: — А Федя все равно будет носить чуйку[52]: заплатанные штаны под чуйкой два срока терпят, и к тому месту его ум обращен финансовыми соображениями.

— А ты-то так верно Чацкий! — огрызнулся Федька.

— Почему Чацкий? Какой это Чацкий? — допытывался Степан.

— Читай «Горе от ума». Там Чацкий богатых высмеивает, — объяснил Мичурин, не отклоняя, однако, сравнения, видимо приятного.

— И откуда вы всего набрались?

— И ты с нами наберешься. А для скорейшего образования понятий мы тебе откроем картины жизни не только какие есть, но и какие желательны, — пообещал Петя,

— Я тебя научу, — поторопился сказать Федька.

— Научить можно, когда сам хоть что-то по делу знаешь, — поправил Мичурин.

Раз Поздеев приказал, Петя взялся за учительство, ну а раз он учитель, так должен передать ученикам все, что сам знает, что сам думает; мало сам знаешь — узнавай больше; родилась идея высокая — о ней скажи. И он уже считал своей обязанностью не только учить, но и будить в учениках гордость сознания. От гордости возникают мечты о лучшей жизни.

«Возьмем своею целию защиту жизни простых людей. Меня на учительскую стезю поставил деспотизм, а он истощает терпение людей, роет яму под собой. Пусть в нее и валится» — такими выводами заключал он свои размышления.

Хотелось общего блага, и так хотелось, что готов собой пожертвовать за него. Сколько мечтал добиться радости для бедных, так ведь не приказчиком же будучи звать людей к воле! Учителю сподручнее показать, что лучшая доля должна быть назначена всем, а не только богатеям.

Еще когда дед сплавлял барки и внука брал с собой, Кама-река и Волга поманили простором. Быстро по вешней Каме летели барки! Одна остановка в Набережных Челнах, где, по обычаю (тем и знаменито место), покупают дешевый овес, чтобы дальше плыть. И, если не застигнет буря и не потопит на разливах, так мигом проскочат до Волги, а уж там против водицы тянутся медленно. Начинается каторжный труд.

Якоря на лодках завозят вверх, потом лошади вращают ворот на палубе, и подтягивается тысячепудовое чудище с солью или железом. Прошли закидку — якорь снова завозить, а попробуй его выдрать со дна и поднять на лодку. А где не оборудованы воротки, там выручает извечная тяга бурлаков: они дешевле лошадей. Дотянут. А если который оплошает и помрет до Нижнего Новгорода, так и вовсе расчета давать не надобно: и на овес не потратились, и эти деньги в экономии.

Уцелевшие сплавщики из сил выбились, от окошка к окошку побираясь, пойдут тысячу верст; заработок свой давно оплакали солеными слезами: треть получена вперед и отдана за долги, треть проели, а еще причиталась треть, так пошла на вычеты. Идут, кормятся подаянием, от слабости шатаются, а еще шутят над своей гибелью: «Чудно, на барина работаем, у Христа за работу просим».

Пришли домой, там разруха — не сеяли без хозяина. Чтоб прожить кой-как, надо работать. А в Усолье опять двери промысловых варниц[53] перед голодными распахнуты настежь. В чаду, в душной сырости задыхаются люди. Сгребают граблями соль на отечные полати[54], а оттуда густую кашу перебрасывают на досушку. И тут работников ветром шатает. Через сутки соль подсохнет, попадает на жаровню, высушенная начнет рассыпаться. И работники, хоть ветром шатает, несут тяжелые ноши на высоту соляного амбара: тяжелая ноша — хозяйский барыш. Соленосу каждый день на горбу перенести двести пудов. От нужды и девчата таскать просятся, да уж больно срамно смотреть на такое, даже приказчики усовестились, гонят в шею. Но все же девушек не минует тяжелая работа: на пристанях при своей малосильности грузят железо, натыкаются коленями и бедрами на острые углы. Рвут последнюю одежду, в дырах синяки и кровоподтеки оголяются. Видел Петя. Стыдно и самому больно.

— То, что на Волге познал Петя, нам тоже ведомо, — сказал Мичурин Степану. — Бурлаки тянут бечеву, до смерти тянут. Бич над всеми общий, бич этот — голод. Все силы отдадут, а семью кормить нечем. Жены — скелеты, детишки — шары пухлые: животы от лебеды вздуло, а руки-ноги как ниточки.

— Поздеев сказал, на Волге отбросы обретаются: всех людей заводы не могут кормить! Не останется хлеба нужным работникам, — напомнил Федька.

Петя взглянул на него и заговорил со Степаном:

— О дешевизне бурлаков в журнале сообщалось. Приезжал в Россию господин Фик[55], предлагал железную дорогу, какую у нас Черепановы делали. Только он обольщал по всей России проложить колесоходы и запрягать в повозки не пароход[56], не лошадей даже, а бурлаков. Их покупать не надо, а помрут в лямке, так и убытку нет: дохлая лошадь — потерянные деньги, померший бурлак — сохраненные. Вот какие расчеты у владельцев. Нас, как обученных, иногда подарком поблагодарят, а все же и мы не велик товар. Товар и товар, не человек.

Так Степан завершал свое образование в горной студии. В новый узел собирались свои и чужие невзгоды, и захотелось схватиться с обидчиками. Сгореть, ну и пусть! Какой уж тут покой — тут кто кого. Насмерть. Мужиков с дубьем поднять, и самому за топор, выгнать псов, поставить своих старост.

Петя улыбнулся Степану, как мысли прочитал, и заговорил:

— Многое раньше видели, да не понимали…

— Да и теперь еще зелены, — перебил Мичурин.

— Скоро выучимся, другое отношение будет к нам, — понадеялся Михалев.

— Сегодня по губам помажут, завтра в морду дадут и в земляные работы, — предсказал Мичурин.

«А ведь верно! Над всеми так просто