Братья вольности - Георгий Анатольевич Никулин

горной студии, готовясь к экзаменам, кандидаты на выпуск в горные практиканты засиживались до полуночи, и Степан, кончив переписку в девять вечера, когда часы отобьет звонарь на церковной колокольне, заставал горняков в классе. Встречали радостно, откладывали учебники и начинали оживленный разговор.

Степану нравилось, что теперь занимаются дольше прежнего, но он и острее жалел образование, которого лишился. Он с восторгом схватывал каждую крупицу науки и в то же время старался не показать своей полной неосведомленности в предметах, изучаемых ребятами. Он брал в руки образцы минералов, рядом непременно пристраивался Ромашов (сочувствующий судьбе Степана), смотрел влюбленными глазами и показывал обычный кусок гранита:

— Глянь, в нем искорки, как ночные огоньки в окошках. А вот белый кварц. Видишь пылинки золота? Возьми медный колчедан — камень словно обомшелый, похож на гнилушку, а гляди какой увесистый.

Кроме минералов в училище Степан узнавал многое. Петя начал списывать запрещенное еще у старого учителя; иное дал Чирков; вольнодумное привез чертежник Ширкалин, брат Алешки, когда-то долго учившийся черчению при Армянском училище в Москве. Чертежник и теперь тянулся к горнякам, бывал в горной студии. Петя сверх отпущенного занимал учеников «словесностью» (при случае вспоминали Радищева и Рылеева[61]). Петя однажды неожиданно и громко произнес:

Увы! куда ни брошу взор —

Везде бичи, везде железы,

Законов гибельный позор…[62]

— Бичи и железы! Это про нас, — одобрил Степан. — Железные рогатки и кандалы во сне снятся… А вот сумеете выковать железа столько же, сколько для того отвесят чугуна? Нет? А еще ученые. Рабочему хоть крест с могилы тяни в горно[63], чтобы выделку подать. Растянись у нас на работе, все равно спасибо не объявят. А как у нас вырабатывают железо, о том кричат до поздней ночи, — кивнул Степан в сторону полицейского сарая.

— А ты, Степан, на музыку перекладывай вопли поротых, получится восхваление жизни. Поди, господа не знают, что в плоти каждого человека есть железо. Вот бы выжимали! Лучшая руда, — язвил Мичурин.

Степан серые глаза устремил в одну точку, вздохнул, подпер рукой подбородок и задумался. Открытое лицо говорило о характере бескорыстном и чистом. Хорошее зрение нужно было иметь, чтобы разглядеть возле губ на нежной еще коже тонкую, как волосок, кривизну морщинки — ранний след горьких испытаний.

«Кого ни возьми, нет семьи счастливой, — думал Степан. — Простому приказчику дают обижать людей. Читает Петя стихи: „Тираны мира, трепещите!“[64] Но не больно трепещут. Вот если бы „восстали падшие рабы!“[65] Вот бы восстали! Эх! Сам бы ринулся в бой».

— Вот бы каждому меч, — сказал Степан.

— В драке свой протест выявить? — спросил Петя. — Умнее силы собрать исподволь, через идею, через общество вокруг себя сплотить народ. Надо нести в темноту свет, через знания пробуждать чувства добрые: только образованный человек способен на высокое самопожертвование.

Подобное не уставал Петя говорить ребятам, а сам, видя конечную цель значительно бóльшую, себе задавал мысленно вопрос: «А имею ли я право подвергать их риску? Вправе ли призывать — жертвуйте собой? Но ведь никто и не принуждает. Каждый волен идти по сердечному влечению. Борьба требует жизней. Если не по душе унижения и несправедливость, то пусть идут. Собой пример покажем и постигнем счастье. „Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимы наслажденья“[66]. Верно чувство сие».

— Надо бороться, — убеждал он друзей, будучи уже сам убежден, что все они для того найдут в себе силы.

«Пусть не удастся нам видеть свершения, пусть много времени пройдет, пока народ достигнет свободы, но будут наконец люди дружны, сплочены, всегда готовы к деятельной самоотверженности. Я верю, что люди поборют невзгоды и поставят на своем. Заслужим же право сказать, что мы начали дорогу к волшебной звезде. Заводчики считают, что только страхом можно управлять людьми. И верно, они лишь жестокими расправами умеют подчинять себе ограбленных. А мы? Да мы свои жизни готовы отдать ради людей», — раздумывал он, и от таких мыслей замирало сердце и кружилась голова, как в детстве, когда стоял на носу дедовой барки, воображая себя капитаном, мужественным, и таинственным, и в кого-то безнадежно влюбленным навсегда. Но ни на чью любовь теперь не променяет он идею.

Нет, не способен я в объятьях сладострастья,

В постыдной праздности влачить свой век младой

И изнывать кипящею душой

Под тяжким игом самовластья![67] —

горячо декламировал Петя ребятам после таких раздумий и видел себя Гражданином, воспетым Рылеевым.

В студию из любопытства заглянул ученик младшего класса Коська[68], сводный братишка Андрея Михалева, которого Алешка Ширкалин грозился исключить за тупость, а Петя подучивал. Коська гордился старшим братом, сам мечтал стать горным практикантом. Он смотрел на студийцев с замиранием сердца.

Приход Коськи напомнил Степану тягостную историю семьи Михалевых, как любящие братья по отцу, называемые сводными, оказались разведенными, разобщенными.

— Ты зачем, невежда? — шугнул мальчика Федька.

— Тоже шибко грамотный, — огрызнулся Коська, скрываясь.

— Эй, постой! — окликнул Мичурин.

Мальчик, раз окликнули, покорно остановился. Мичурин оторвал уголок бумаги, написал и подал: на вот тебе, читай.

Коська взял и вслух начал лепить по слогам, но слова не получались — на бумажке были написаны одни согласные: «глпштнк». Еще раз попробовал прочитать, но так и не перелез через нагромождение букв.

— Эх ты, тут написано: «глупый шатунок».

— Дай сюда, — сказал Петя, посмотрел и объяснил Коське: — Мичурин по лености не выписал буквы гласные, прочесть невозможно, а если их вставить, как полагается, так и получится «глуп шутник». Иди, — разрешил Петя, и Коська со слезами на глазах выскочил вон.

Мичурин почесал в затылке и усмехнулся: его верх.

— Ты маленьких не обижай, запомни! — сказал Федька Мичурину.

— А не ты ли на него цыкнул? — спросил Мичурин, чувствуя себя все же неловко.

— Оговорить — одно, изгаляться — другое.

— Коська учение воспринимает, — сказал Петя Мичурину, — выровнялся, скоро первым пойдет. Алешка его выставил тупицей, но надо бы учителю поиметь в виду и то, что ведь он не только из книг известные знания в ученика призван перепихивать, но и свое что-то вложить.

Мичурин покраснел: раньше как-то не подумалось, а теперь стало жаль парнишку.

— И то верно, — согласились все и оглянулись на дверь.

— О чем задумались? — спросил чертежник Ширкалин, входя в класс. Был он поджарый и черноволосый, непохожий на белокурого братца своего Алешку. Чертежник постоянно носил ремешок на голове, чтобы волосы не падали на глаза