Тума - Захар Прилепин

– хоромы в султановой земле обещали. Да я клеточку во мхах выбрал, слава тебе, Господи. Заместо смрадного бусурманского собачьего богачества… Атаманом кто нынче на Войске?

– А всё то Осип, то Наум, как и при тебе, дедушка, – просто ответил Степан.

– Патриарх Московский и всея Руси Иосиф не преставился ли?

– Преставился, вот только, – удивился Фёдоровой догадке Степан.

Оставив посох и обернувшись к распятию, дед перекрестился и отвесил поклон.

– Вот и мне чаечка донесла… – поделился дед, снова взявшись за посох. – Час от часа горше будет отныне. Светопреставленья здесь дождуся, а тя, может, и на обратном пути застигнет… Престали ж бояться конца света, – бывший дьяк глядел теперь куда-то за плечо Степану. – На Москве боле всех не боятся. Бабы с чёрными зубами ходят в хороводах. Мужи премудрые из фряжских земель везут иконки с чертями, писанными на них заместо святителей. Сказывают: митрополит Никон в гости на Соловки сбирается? Оставил клад свой тут, должно.

– Откуда всё разведуешь, дедушка, когда в скиту живёшь? – спросил Степан.

– А где надобно жить, чтоб ведать? – дед кинул на него колкий, репеистый взгляд, сквозь старческую муть которого угадывалась прежняя зоркость. – Чересчур человеков вижу и тут.

– По сколь же тот чересчур?

– По три в три годочка – аж толпятся. Надо бы и вовсе ни единого. Ещё боле ведал бы тогда. Государя нашего, Алексея Михайловича, не видал на Москве? – Порошин нацелил свои репейники в Степана. – Пышен царским телом стал, сказывали мне, не по юным годам его, как бы не расхворался… – Порошин перекрестился.

Степан смолчал, уж и сам желая оглядеться: не следят ли за ними.

– Старые казаки, что с Ермаком ходили, баяли: царь Иоанн – тощ был, как тарань, – рассказал, вспомнив, Порошин. – И глаза всевидящие – в пол-лика… А тогда и казаки иными были: не сидели на островках, жирея, а три орды побили. И государь им под стать правил. Тот бы не позволил запорожских братов в унию загонять и мордовать до смерти. Уж давно б на Киев сбор трубили…

– Верно, ко всякой брани, дедушка, надо с тщанием готовиться, – тихо возразил Степан. – Дед нонешнего государя, поди ж, тоже не сразу велел Орду прибрать.

– Господь за шесть дён землю создал, а всеблагой государь наш, слава богу, семь лет на троне. И всё глядит на азовский волдырь, да на казацкие мытарства в посполитных украйнах. А ты – «дед»… Да и с чего бы дед-то? Какой же царь Иоанн государю нашему дед?.. – он вперился в Степана, как в глупое чадо. – У государя нашего дед другой был. Патриарх Филарет звался… Видал его и я. И патриарх тот Грозному царю не приходился ни сыном, ни племянником, ни иной роднёю.

Степан опешил.

– Как же – не дед?.. – снизил он голос до шёпота. – О том же ж люди сведующие говорят. И в грамотах так, сказывали, пишут государевых. Разве ж мочно государевым именем неправды прописывать?

– Разве ж государь, спаси Господи милостивца, сам те грамоты малюет? – сказал Порошин, стараясь крепче сжать посох, чтоб не дрожали руки. – …думные дьяки на то есть. Размыслят хитро, да напишут, а после и сами в то уверуют… Человече накарябает пером слово, вроде и хозяин ему – захотел, и перечеркал. А заместо того – сам того слова послушник становится. И со мной тако ж бывало… Слова ж – божьи. Плоти не имеют, а человека тяжеле.

Безмолвно, сильно взмахивая крыльями, пролетели гуси. Степан проводил их взглядом.

– Что, Стёпка, Разина сын, всё доложишь нынче митрополиту про меня? – Фёдор двинул в сторону Степана посохом.

– Бог с тобой, дедушка, – ответил Степан искренно.

– На то ты Тимофея сын. Не на сыровце замешан… – сказал Порошин. – Ступай прочь. А то как пропустишь светопреставленье-то – и отчаяться не успеешь.

Дед перекрестил Степана быстрым крестом и закрыл пред лицом его дверь.

Окуньки в кузовке ещё подрагивали.

Дьяк Порошин не ошибся про Никона.

О скором приезде митрополита Новгородского соловецкие монахи волновались несказанно.

Готовились накрывать столы.

Чернецы и насельники под присмотром келаря катили бочки солёной рыбы. Таскали кухарям мешки с мукой и зерном.

Чайки с криками делили рассыпавшееся из мешков.

Жильцы обители обивали мучные одёжки друг другу. Отирали селёдочный дух.

…Степан давно уж высмотрел лосиную тропу, с выеденными по пути кустами. Распознал, куда ходит лось на водопой.

Испросил у игумена благословения.

Выстирал на озере одежду. Спрятал, не принося в монастырь, в мешке, насыпав туда можжевельника. Встав в ночи, вышел к озеру, полному мерцающих звёзд. Искупался в холодной воде. Переоделся в стираное. Казацкими своими глазами видел во тьме всё, что требовалось.

…застал лося в раннеутреннем тумане. Знал, что лось уходит, едва досчитаешь до трёх, – а потом уж не нагнать его.

Издал, умеючи, краткий лосиный покрик, переходящий в обрывистый рык.

Лось остановился, вглядываясь…

…поймал стрелу в шею.

…разделал на месте.

Вернулся за Антонием.

Сколь смогли враз забрать свежей убоины, понесли к монастырю.

При виде монастырских крестов Антоний со стоном скинул притомивший груз.

Разминая натруженную поясницу, рассказывал:

– …шепчутся: ему и быть патриархом… Он богатырь настоящий, Никон-то. Лося бы сего – один доволок… В Новгороде нашем бунтовали людишки – так он не пужался выходить к ним, увещевал.

– Не побили его? – спросил Степан, держа свою, перевязанную верёвкой, ношу на плече.

– Побили.

– Чего ж не добили?

– Богатырь же, глаголю те… – Антоний смерил Степана снисходительным взглядом. – А как бунт утишился, – рассказывал, ленясь поднимать тушу и оттягивая время, – так не велел никого казнить из бунтовщиков, а велел всех миловать… Бедный люд кормит каждый день в своих палатах. По триста человек и боле.

– И мы его накормим, раз так… Берись, Антоний. А то мураши разворуют лося твоего.

…прибыли сторожа с дальних островов, привезли весть: караван Никона будет завтра к полудню.

…наутро соловецкий будильщик поднял всех не в пять, а в четыре. Иные из монахов и вовсе не прилегли.

Степан в то утро исполнил дюжину поручений: и от иноков, и от старцев монастырских, и от келаря самого, и в хлебне, и в мукосейне, и в трапезной. Везде поспевал, всюду справлялся, но когда и Антоний, завидев его, зашумел, что не то у Степана дело, а надобно ему другое, – свернул за угол и пропал, как и не было его.

Оказался у причала – и там затаился под старой, разбитой ладьёй.

Когда поблизости затопотали, зашумели – выбрался.

Неясно чему радуясь, глядел, как к уставленной карбасами пристани подходил, торжественно скрипя, целый ладейный караван.

Никонова ладья, под