Сестры Мао - Гэвин Маккри

– Ева, ты там?

Дорис приставила к двери ладони и приложила к ним ухо, чтобы услышать хоть какие-то звуки по ту сторону. Она не слышала ничего и в то же время что-то определенно происходило: в тишине собиралась угроза.

– Ева? Это я, Дорис. Ответь мне, если ты там. Что бы ты ни сделала, я не буду сердиться, клянусь.

Ничего. Что-то.

Актеры собрались у входа в коридор.

– Что происходит? Где Ева? Почему Айрис играет ее роль?

Дорис протиснулась сквозь них по дороге к фойе:

– Успокойтесь, ничего не происходит. Айрис прикрывает свою сестру, вот и все. Просто играйте как обычно.

В баре Саймон сидел на табурете у стойки, пил пиво и курил. – Главный ключ, – сказала она. – Где он?

– А что?

– Просто скажи мне.

Саймон зашел за барную стойку и проверил крючок.

– Здесь его нет, – сказал он. – Помнится, его попросила Айрис. Она сказала, что вернет его на место, когда закончит.

– Господи боже!

Дорис вертелась в поисках инструмента, который мог бы сгодиться.

– У тебя есть ломик или что-то в этом роде?

– А Айрис где-то заперлась?

– Айрис в порядке. Мне кажется, Ева может быть… Саймон, ты должен мне помочь.

– В кладовой в подсобке может что-то быть.

– Найди что-нибудь, пожалуйста. Это серьезно.

Саймон ушел в кладовую и через две минуты вернулся, зажав под искалеченной рукой молоток и большую отвертку.

– Это подойдет?

– Надеюсь.

Дорис бежала обратно по коридорам, Саймон тащился за ней. Она стукнула в дверь гримерной:

– Ева?

Саймон прислонился к стене, чтобы перевести дух:

– Ева там?

Дорис несколько раз тщетно пнула дверь. Затем присела, поднесла руки к лицу и почувствовала, как колотится сердце.

Вокруг ходили актеры.

– Мы должны открыть эту дверь, Саймон.

– Что происходит?

– Саймон, просто доверься мне.

– Хорошо. Я буду держать отвертку, а ты бей молотком, хорошо?

Вместе они начали бить по дереву у замка и петель. Шум был достаточно громким, чтобы его услышали в зрительном зале, но Дорис это не беспокоило; она била все сильнее и сильнее. Раздался громкий треск, и отвертка прошла сквозь дверь. Саймону пришлось с силой потянуть, чтобы вытащить ее обратно. – Поднеси отвертку к нижней петле.

Последняя петля отскочила, дверь сдвинулась по оси и отошла от стены с одной стороны.

Дорис оттолкнула Саймона и ударила дверь ногой. Потом еще раз.

– Позволь мне, – сказал Саймон, потянув ее за руку.

Она отпихнула его:

– Я справлюсь.

Еще один удар, и в правом нижнем углу откололся кусок дерева. Саймон вырвал его, образовалась достаточно большая дыра, чтобы Дорис могла проползти.

Внутри комната была залита ярким светом голых лампочек, обрамляющих зеркала слева. Первое, что заметила Дорис, – тень, протянувшуюся вдоль пола и по правой стене. Затем у основания тени она разглядела Еву. Та лежала на полу в одном белье. Ее конечности веревкой и ремнями были привязаны к стулу. Кожа была красной и влажной из-за борьбы с веревкой, хотя сейчас она была абсолютно неподвижна. Ева походила на шахматную фигуру, которую перевернули на доске, ее голова лежала на земле. Ее рот был заклеен скотчем, под которым был кляп из трусов, от нее не исходило ни звука, она уже не пыталась кричать. Она медленно и ровно дышала; ее ноздри раздувались. Она слабо моргнула: больше никакой борьбы, только изнеможение.

Дорис, лежавшая на животе, была на одном уровне с Евой и достаточно близко, чтобы вынуть кляп, освободить, приласкать ее. Но сразу она этого не сделала. Еще мгновение она оставалась на месте и смотрела. И смотрела. Не понимая, что делает, продолжала смотреть, ибо то был ужас, который, если его выдержать, являлся и последней оставшейся красотой, а Дорис вторглась в нее. Нетронутую. Неукротимую. Открытие, более необходимое, чем любовь. Увядающее теперь у нее на глазах, не подлежащее восстановлению. Всегда почти полностью исчезнувшее. Зрение, устремленное в прошлое. Не ищущее ни зрителей, ни награды. Не имеющее сценария. Невосприимчивое к направлению. Бесцельное. Движение внутри невозможности движения; мимолетные формы, избежавшие хватки ужаса. Противоядие от гибели истины. Опасная, витальная, утонченная женская красота: история создала это. И своим мистическим образом история создала также насилие, сопутствовавшее созданию этой красоты. Можно ли его имитировать? Воспроизвести с такой же жестокостью, но без такого же вреда? Каким бы был художник, способный на такое? И кто бы это мог быть?

* * *

Следующая реплика «Фрёкен Юлии» принадлежала ее матери: «Вы даете мне обещание…» Все в «Лондон Карлтоне» ждали, когда она произнесет эти четыре слова. Без них действие продолжиться не могло. Они были сигналом к тому, чтобы Алисса и Эрик убежали со сцены, чтобы через заднюю дверь вошли крестьяне, чтобы процессия «Уэрхауза» ворвалась в зрительный зал. Эти слова пропустить было нельзя. Они были важными. Поворотными. Но она их не произносила.

Публика – это загадочное черное пространство слева от Айрис и справа от ее матери – забеспокоилась. Заскрипели сиденья. Закашляли старики. Атмосфера была натянутой. Те, кто сидел в первых рядах, уже услышали выстрел за кулисами; те, кто занимали боковые места, заметили суматоху; теперь напряжен был весь зал, все чувствовали, что что-то идет не так; единственная причина, по которой зрители не подавали виду, заключалась в том, что они ждали, как отреагируют остальные.

Волшебные слова – «Вы даете мне обещание…» – так и не прозвучали, и, не в силах больше сдерживаться, Эрик вырвался из объятий Алиссы и встал. Он неловко, как бы невзначай повернулся, чтобы посмотреть, что так привлекло ее внимание. Увидев в кулисах Айрис, он вздрогнул, а затем бросился со сцены вправо, где его схватили, связали и – только потому, что он так упорно сопротивлялся – надавали ему пощечин и пинков, пока его лицо не залила кровь. Крики, вырвавшиеся за несколько секунд до того, как его рот был заклеен скотчем, достигли дешевых мест, где на них отозвались свистом и криками. Тех, в свою очередь, заглушили крики и пение крестьян, ворвавшихся в этот момент на сцену через заднюю дверь.

Почти одновременно двери зала открылись, впустив внутрь свет. По проходу спустилась процессия «Уэрхауз». Обзор Айрис был ограничен, но она слышала, что дети издают стоны. Некоторые из них плакали. Их фонарики бились об углы сидений. Ева, едва переходя на шепот, звонила в колокольчик и испуганно отдавала приказы. В зале слышались вздохи. Раздался резкий смех. Несколько громких разговоров. Кто-то освистал происходящее. Напряжение разливалось волнами.

Мать Айрис, наконец-то выйдя из паралича и придя