Последнее лето перед революцией - Анна Михайловна Пейчева

На веранде дома Волошиных. Слева направо: Елена Оттобальдовна Кириенко-Волошина (мать поэта), Максимилиан Волошин, Сергей Эфрон, Ариадна, Марина Цветаева, А. Эфрон. Коктебель, 1913 г .

Сергей Эфрон в военной форме.

Максимилиан Волошин прогуливается по берегу в Коктебеле.

Максимилиан Волошин в своей мастерской в Коктебеле (1920-е).

Ходими Джамолак. «И каждый час нам смертная година»91

Бибисолеха Кобилходжаева (44 года).

Вдова ремесленника.

Самаркандская область. Ходжент92.

Главный городской рынок.

«Государю императору благоугодно было в 25 день июня 1916 г. высочайше соизволить повелеть:

1) Для работ по устройству оборонительных сооружений и военных сообщений в районе действующей армии, а равно для всяких иных, необходимых для государственной обороны работ, привлечь в течение настоящей войны нижепоименованное мужское инородческое население империи в возрасте от 19 до 43 лет включительно:

а) инородческое население Астраханской губернии и всех губерний и областей Сибири <…>.

б) инородческое население областей Сыр-Дарьинской, Ферганской, Самаркандской, Акмолинской, Семипалатинской, Семиреченской, Уральской, Тургайской и Закаспийской;

в) мусульманское население Терской и Кубанской областей и Закавказья <…>, обитающих в Закавказье езидов, ингилойцев-христиан и абхазцев-христиан Сухумского округа, равно как трухмен, ногайцев, калмыков и прочих подобных им инородцев Ставропольской губернии»93.

Желтое самаркандское солнце безжалостно поднимается все выше – над древней неприступной крепостью, возведенной еще при великом Александре Македонском94; над громадным расписным мавзолеем, основанным неустрашимым Тамерланом95; над массивной резной мечетью, которую построил воин-поэт Кучкунджи-хан96. Всех этих завоевателей давно уже занесло песками времени; величественные здания Ходжента равнодушно глядят им вслед; и лишь восточный базар, суетливый старый рынок в центре города, при всех правителях остается все таким же живым, пестрым и шумным.

Сегодня, четвертого июля тысяча девятьсот шестнадцатого года, спустя восемь дней после страшного царского указа, рынок гудит, как растревоженный улей. Пронзительнее любого муэдзина надрывается женский голос:

– Сестры! Не отдавайте своих сыновей убийцам! Боритесь!

Это кричит Бибисолеха Кобилходжаева, которую все здесь знают и называют просто Ходими Джамолак. Ходими – значит «активистка». Душа каждого праздника, будь то свадьба или рождение ребенка. Невесту искусно причешет, ловкими пальцами сплетет ей неповторимый, умопомрачительный джамолак – сорок косичек с сотнями цветных бусин и длинными хлопковыми лентами; плов приготовит такой ароматный, что никто и не поймет, что в нем баранины-то и нет; придумает, как из сушеных тутовых ягод намолоть муки, чтобы испечь нони туи – свадебные лепешки с орнаментом, без которых и праздник не праздник. Обычно нони туи пекутся из пшеничной муки, но время нынче тяжелое, все туркестанское зерно, так же как и мясо, на фронт уходит; пятнадцать лет назад пуд хлеба стоит два с полтиной, а сейчас – восемьдесят один рубль97, бедняки-таджики уже и забыли его вкус.

Но на праздниках, устроенных Бибисолехой, нет места грусти. Ходими искрится весельем и зажигает всех окружающих. Всегда нарядная, в узорчатых платьях и искусно расшитых шароварах, но непременно с черным платком на голове – хранит память о муже, – первая заведет песню, сама пустится в пляс и закрутит всех гостей в танце.

И сына Карима воспитала Ходими себе под стать – такого же веселого балагура-песенника, музыканта-самородка; Карим со своим сладкозвучным сетаром98 даже на хлопковом поле не расстается, что уж говорить про праздники. С самого детства мальчонка, как хвостик, ходил с матерью по всем общинным торжествам, поздравлял соседей в самые радостные дни их жизни, вот и вырос любимцем всей округи. Многие семьи присматривались к жизнерадостному работящему парню, мысля посватать за Карима своих дочерей; но Ходими все раздумывала, никому пока не ответила согласием – уж больно тяжко ей было в одиночку растить ребенка, не хотелось теперь делить сына даже с самой лучшей невесткой.

Но два дня назад Ходими узнала страшную весть – Карима у нее отнимают; единственный сын, кормилец, смысл ее жизни, угодил в призывные списки. За сорок восемь часов Ходими не сомкнула глаз – обивала пороги русских начальников, умоляла вычеркнуть Карима из приговоренных к смерти. Ее грубо, как собаку, гнали прочь, а один офицер, стоя в дверях, посмеялся над ней, что она дура старая, что ничего с ее сыном не сделается, государь император ясно сказал, что туземцы нужны ему для рытья окопов, потому что больше туземцы ни на что не годятся, солдаты из них никудышные. Богачи все местные своих детей из списков выкупили, а таким нищенкам, как она, рассчитывать не на что, пусть радуется, что сынку ее, таджику какому-то, подарили привилегию защищать великую Россию. «От кого защищать? – всхлипнула Ходими, вставая с колен и стряхивая с платья сухой самаркандский песок. – Али на Россию напал кто?» Офицер раздраженно плюнул в ее сторону и с треском захлопнул за собой дверь.

К четвертому июля Ходими поняла, что просить русских начальников о снисхождении бесполезно. Материнское сердце твердило ей, что верить офицеру нельзя; Карим погибнет под градом бомб в неведомых краях по прихоти далекого царя, который за два десятилетия погрузил ее солнечную, щедрую родину в трясину нищеты, голода и бесправия.

Нужно было действовать.

Этим утром Ходими не узнать: на лбу залегли глубокие морщины, под глазами – горестные круги; одежда вся мятая и пыльная, черный платок сбился на сторону, из-под него торчит разом поседевшая прядь; от обычной моложавости не осталось и следа. За два дня Ходими превратилась в глубокую старуху.

– Сестры! – взывает она срывающимся голосом. – Не отдавайте им своих детей! Убийцы вовлекут сынов наших в сети несчастья!

Ходими срывает с головы платок и, как флагом, машет им в обжигающем воздухе. На фоне раскаленного солнца черный платок на мгновение кажется красным. Рынок стремительно пустеет – влекомые несчастной матерью, взволнованные люди бегут к тем самым дверям, откуда накануне выкинули Ходими. Из всех дворов в толпу вливаются все новые ручейки. Встревоженный поток несется по узким улочкам – мимо чайхан и минаретов, мимо дома Ходжи Насреддина и лавок с халатами всех мастей.

К канцелярии уездного управления подходят восемь тысяч разгневанных ходжентцев.

На крыльцо поспешно выбегает полицейский, другие полицейские пробивают себе путь сквозь толпу.

– Рвите списки! Рвите списки! – скандирует толпа, и громче всех кричит Ходими, размахивая над головой своим платком.

– Что тебе надо, бесстыдница! –