Преступления фашизма в годы Великой Отечественной войны. Знать и помнить - Нина Константиновна Петрова

помощник по тылу, капитан Мельник: «Возвращайтесь назад. Полк должен выйти в район Дунофельдвард». Мы повернули машины и поехали напрямую в этот Дунофельдвард. Не доезжая до ст. Шаражд, мы увидели табличку-указатель ППГ. «Ванюша, давай заедем. Там уже удрали, посмотрим, что побросали», – предложил я Смольнику. Мы заехали в госпиталь, и своим глазам не верилось: все наши войска отошли километра на 3–4, а госпиталь, который находился на ст. Шаражд, не эвакуирован. Был там один врач и три медицинские сестры. Немцы находились от них не более 500 метров. Врач стал нас просить: «Товарищи, заберите раненых офицеров. Ведь придут немцы – расстреляют». Мы вспомнили слова Сталина о том, что дороже на свете это человек: боеприпасы разгрузили под забор и продовольствие. В кузовы – соломы, и у нас был брезент, подъехали под двери. Кто полз, кто прыгал, кто, как мог, лезли в кузова, кого вносили, кто кричал: «Братишки, не бросайте нас!» И так набилось в кузова полно, в одном белье. Одеваться не было времени, а на дворе было около 10 градусов мороза, но никто не обращал внимания, потому что немцы уже вели стрельбу по поселку. Взяли мы около 30 человек, остальные остались там и врач со своими девушками.

Распрощавшись, мы тронулись. На выезде из станции Шаражд нас начали обстреливать, но на большой скорости мы проскочили, и путь наш был на город Эрчи. На переправе через Дунай, не доезжая до переправы километра три, дорога вся была забита транспортом, проехать невозможно. Я предложил раненым: «Будете терпеть, повезем по полям». – «Везите быстрее до переправы». И мы поехали по пахоте, по рвам, где по полю, в пригороде ломали машинами заборы. На машинах крик, визг. «Не обращай внимания, вези!» – и так мы добрались до пристани.

Начальник переправы приказал расстелить брезент и сгрузить раненых на землю, а машины убрать, ибо скоро рассвет. Раненые категорически отказались, потому что вся площадь была завалена ранеными. Два парома не успевали увозить их на ту сторону Дуная. Я и Смольков ушли от машин. Не прошло и полчаса, где-то с ночной темноты появилось два виллиса, на которых приехал командир Третьего Украинского фронта генерал армии Толбухин и охрана и прямо к парому. Подошли и мы к машинам. «Почему здесь машины стоят?» Под брезентами полно в белье раненых, (которых) мы перевезли со станции Шаражд.

Подбежал с докладом начальник переправы, затем доложил начальник госпиталя, что «эвакуируют госпиталь и раненых». На пароме в этот момент стояло две санитарные машины. Когда Толбухин приказал открыть их, там вместо раненых оказалось госпитальное имущество и полно девушек-медсестер, а раненые лежали на снегу. Начальнику переправы и начальнику госпиталя был прочитан Указ, и два выстрела отправили их на дно Дуная кормить рыбу.

То, что было, то и пишу. Машины с парома (были) сняты, девки разогнаны, и в течение часа не осталось ни одного раненого на земле, забрали и у нас с машин. И так мы распрощались с ранеными.

Дорогие товарищи раненые, мы не знали ваших фамилий, а вы наших. Но вас спасли и везли на машинах шофера 21 стрелковой дивизии Смольников И., Онищенко С. С., Киевской обл., Тетиевский р-н, с. Володарка.

Нам сообщили жители, что раненых (которых мы не смогли взять в машины) немцы сожгли, девушек изнасиловали, потом расстреляли, а врача как будто забрали с собой…

Напечатайте в своей газете эту правду…

Гриценко О.

12 апреля 1965 г. Киевская обл., с. Володарка

Ф. М-98. Оп. 3. Д. 15. Л. 18–21 об.

№ 99

Рассказ бывшего малолетнего узника Освенцима

Я не помню фамилий и имен, зато помню хорошо их лица: старшего лейтенанта из Москвы, из Ленинграда. Они взяли меня воспитанником из Освенцима —10-летнего паренька. Кости, обтянутые кожей, если они живы, я бы хотел им сказать большое спасибо за мою жизнь.

С 1941 года по 1945 год моя фамилия была Сидоров Геннадий. Я бы еще хотел отблагодарить одного доброго врача, тоже не помню его фамилии, но зато они свои хорошие поступки должны помнить, если бы ни он, меня не было бы живым. Когда я отморозил ноги, после чего они у меня опухли и начали гнить с пальцев, я перестал ходить. Я мог только ползать, и то с трудом. Я понимал, что стоит эсэсовцам убить меня, неходячего пацана, который даже не мог сделать одного шага. И этот добрый человек вылечил меня, конечно, не без ножа ампутировал пальцы. Это было в лагере в Люблине. Я хотел бы его поздравить с нашей Победой, если он жив. Я помню – за неделю до нашего освобождения немцы почти всех этапом куда-то угнали. Остались те, кто не мог ходить, и те, кто смог спрятаться. А за сутки до прихода наших войск в лагерь, как бешеные псы, приехали эсэсовцы и построили всех оставшихся. Первыми приказали встать военнопленным. Они быстро завели их за барак и расстреляли возле оврага. После их ухода мы поспешили туда и стали смотреть; один из них застонал, его тут же вытащили из оврага и занесли в барак. Когда начали искать – куда его ранили, оказалось, пуля вскользь прошла по затылку. Он тогда оказался счастливей всех, потому что они обычно добивали, кто оказывался жив. Но им некогда было доводить свое кровожадное дело. Я знаю, что он остался жив при мне, а если он жив, то знай, что и твой расстрел помню, как и многое другое. Таких случаев было в лагере много.

Крематории поглощали тысячами невинных детей, стариков, матерей и здоровых мужчин. Они побоялись оставлять крематории и за неделю до нашего освобождения ночью взорвали. Конечно, подвигов в моем письме нет.

Я не знаю, стоило ли мне это писать? Можно было подробней, но некогда.

Дорицин Г. Е.

6 мая 1965 г. г. Фрунзе

Ф. М-98. Оп. 3. Д. 18. Л. 193–194 об.

№ 100

В застенках концлагеря Дахау

После короткого последнего допроса в Мюнхенском гестапо следователь с непомерно короткими ногами в гетрах и большим животом, прищурившись на солнечный свет в маленьком окне, как в амбразуре дота, коротко кинул – «Дахау».

Получив несколько подзатыльников в коридоре гестапо от охранников, пять человек, арестованных за саботаж и организацию побега из лагеря при заводе «Мессершмитт», бросили в закрытую тюремную машину. Решетчатая дверца машины захлопнулась со своеобразным щелчком. За дверцей на откидных стульях уселись два здоровенных гестаповца, застыв в позе, напоминающей лакеев в графской карете. Частые повороты и кратковременные задержки свидетельствовали о