Преступления фашизма в годы Великой Отечественной войны. Знать и помнить - Нина Константиновна Петрова

class="p1">Открыв глаза, я увидел, что лежу на кушетке, на изгибе руки ощущался укус осы – укол был дан. Эсэсовец снял уже халат. Сидевший в кресле немец в гражданском костюме что-то записывал в блокнот. Лошадиное лицо, большие, навыкате глаза, смотрящие поверх очков, и нос, напоминающий клюв хищной птицы, – таков портрет доктора медицины Рашера. Правой рукой его был лагерный врач Хинтермейер, по приказанию которого были повешены 72 советских офицера. Но это были только непосредственные палачи-исполнители. Приказы и распоряжения им поступали от обер-палача генерал-фельдмаршала Мильха. Эти изверги в стенах концлагеря Дахау производили медицинские опыты над заключенными. Только что, вбрызнув шприцем кровь больного малярией в мою вену, я был заражен тропической малярией. Из врачебного кабинета, еле держащегося на ногах, меня привели в первую штубу третьего блока. Это барак, в котором производились медицинские опыты. Три другие штубы этого блока тоже были заняты подследственными заключенными. В одной из них находился советский матрос Николай, который перенес несколько раз полное замораживание, и только благодаря сильному своему организму он воскресал из мертвых. Первая штуба была самой большой. Койки стояли в три ряда. Пока штубовой флегер (что-то наподобие медсестры) приготавливал мне койку, заметив новичка, несколько голов поднялось над подушками. Знакомый голос подозвал подойти меня к одной из кроватей, и, скорее всего, по голосу я узнал своего товарища по побегу однофамильца Ивана. От человека, с которым неделю тому назад я спал рядом на нарах 19 блока, ничего не осталось. На подушке с черепом с выпирающими углами лежал полуживой человек, трясясь в тропической лихорадке. Рядом с моей кроватью, на которую меня положили, лежал другой мой товарищ, Евгений Войтехович. В это время он даже не мог поднять голову – у него приступ только начался. Приоткрыв его, я отпрянул с ужасом – страшное желтое лицо, синие губы и открытые, ничего не видящие глаза с белками, вышедшими из своих орбит, все это напоминало страшное лицо мертвеца.

Вечером к моей кровати тихонько подошел флегер штубы Тио – молодой немец-антифашист с шестилетним лагерным стажем. Расспросив у меня, кто я и откуда, он стал утешать меня от отчаяния. К его словам я отнесся с недоверием, зная лагерный закон «не доверяй незнакомому», так как среди заключенных-уголовников были люди, готовые продать человека за литр баланды. Позже такой же самый подопытный, пробывший здесь уже около месяца, советский матрос торгового флота Виктор, захваченный фашистами в плен во время рейса, рассказал мне о Тио, что его бояться не следует, что он к русским особенно добр, так как ждет своего освобождения только от русских. Позже я сам убедился в достоверности слов Виктора. Длинными вечерами Тио собирал вокруг себя русских заключенных и шепотом рассказывал о борьбе испанского народа против фашистов, в которой сам участвовал в составе Интернациональной бригады. В свою очередь, очень много интересовался Советским Союзом.

Несколько дней после укола я ничего не ощущал, но как-то под вечер я почувствовал легкую тошноту. Болела голова. Назавтра я уже подняться не мог. Температура 41,2°. Анализ крови подтвердил болезнь. Четырехчасовые приступы за несколько дней сделали свое дело. Как-то раз в умывальнике увидев себя в зеркале, я с ужасом отшатнулся: волосы вылезли от большой температуры, глаза, запавшие в глазницах под черепом, синие тонкие губы и и желтая кожа малярика – все это напоминало человека из загробного мира.

Трупы, которые лежали в умывальнике до утра, пока транспортная команда не отвезет в крематорий, ничем не отличались от живого малярика. Заражали малярией не только уколами. Заражали людей и малярийными комарами. Между ног заключенного ставилась клетка с комарами, которые пили последние капли крови. Когда у такого подопытного заключенного жизнь уже подходила к концу, тогда начиналось лечение. Испытывалось действие противомалярийных препаратов, что еще больше уносило человеческих жизней от размеров дозировки испытываемых лекарств.

Однажды, уже немного поправившись, я вышел в умывальник без посторонней помощи. В это время транспортная команда развозила бачки с баландой. Среди людей команды я увидел своего знакомого Чуевского, который тихонько сообщил мне, что блок 19 из карантинного переведен в шестой рабочий блок. Он же первый и принес мне весть о Сталинграде, которая молнией облетела лагерь еще до сообщения гитлеровских газет. Пробыв на подопытном блоке около 6 месяцев и немного оправившись от малярии, меня выписали из лазарета и направили на 6 блок во вторую штубу. Там я и познакомился с автором книги «Военнопленные» Владимиром Бондарец – заключенным № 70 200.

Кристиан – штубовой второй штубы, немецкий антифашист. Скитания по тюрьмам и лагерям из когда-то физически здорового человека сделали его полным инвалидом. Когда блок выходил на поверку и Кристиану надо было идти вместе со строем, можно было видеть на его лице, сколько труда и усилий стоил ему этот переход. Ноги Кристиана были переломаны в нескольких местах, и когда он шел, тавр его покрывался потом, а вся фигура напоминала заводного человечка. Этот человек, перенесший на себе все пытки штурмовиков, из борьбы вышел почти уничтоженным физически и победителем в своем правом деле, гитлеризм должен и будет уничтожен. Вот к этому человеку в штубу я и попал. По его рекомендации скоро я уже работал в команде «плантаж». Может быть, это и спасло мне жизнь. Команда четвертой теплицы состояла из 26 человек: 4 русских, остальные чехи, поляки, и только капо был немец. Среди этих людей к заключенным своей ненавистью выделялся помощник капо – бывший польский офицер-пилсудчик, народный немец из поляков (фольксдойч) Богутский. Особенно его жестокость возросла к русским, когда гитлеровская печать сообщила о событиях в Катыньском лесу, где как будто бы советскими властями был уничтожен лагерь военнопленных польских офицеров. Поверив геббельсовской лжи и встретив среди списков погибших несколько имен своих знакомых, Богутский особенно обнаглел. В противовес ему душой всей команды был чех Похман Владимир. Штабс-капитан Чешской армии, он не сложил оружие и тогда, когда Чехословакия была полностью проглочена Гитлером. Это был уже немолодой человек, высокий ростом и когда-то физически сильный. Но долгие годы Дахау подорвали здоровье этого исполина. Сторонник того, что Чехословакию русские не оставят в беде и Бенешу не следовало бы идти на уступки Гитлеру, он был схвачен сразу же после прихода немцев в небольшой чехословацкий городок Маковник. С ним было связано мое дальнейшее пребывание в команде. Имея связь с подпольем лагеря из чешских товарищей, этот человек очень осторожно информировал нас о положении на фронте и в самой Германии. Его предсказание гитлеровская печать извещала только на 5–7 день. От Похмана