Они ковали ядерный щит СССР - Владимир Шатакишвили

находятся пятьдесят раненых солдат. Двое, по словам незнакомца, уже отошли в мир иной, а, может, уже и больше, пока он на перекладных добирался до города. К тому же, чтобы отрезать дорогу медсанбату, немец выбросил парашютистов. Защищаться некому: три санитара да он, беженец, прибившийся к батальону.

– Людей надо срочно выручать, комбат, – приказал командующий. – Берите машины, бойцов, бензин и отправляйтесь сейчас же».

Не знал Иван Никифорович, что поездка эта чуть не станет последней в его жизни. Как не знал и не мог знать, что окажется на грани жизни и смерти. Не знал, что он, Медяник, крепкий и сильный человек, мог остаться инвалидом на всю жизнь. Знал только одно: есть задание. Люди в беде. Он может им помочь. Он должен им помочь. И не только потому, что это был приказ. А ещё и потому, что это был его всегдашний, личный приказ Совести…

К счастью, из поездки только что вернулись автомобили первой роты. Загрузили бочки бензина, сухой паёк и, захватив связистов лейтенанта Бизюкова с проводником, двинулись к Малгобеку на трёх машинах – вездеходе, автобусе и грузовике.

Уже стало светать, когда, проехав километров семьдесят, из-за поворота полоснула по ним автоматная очередь – пришлось давать задний ход.

В распоряжении Бизюкова имелось шесть человек, у Ивана Никифоровича – четверо. Медяник поставил задачу лейтенанту: уничтожить десант. Прихватив автоматы и пулемёт, бойцы пошли лесом в сторону противника. Договорились, что, выполнив задание, они дадут сигнальную ракету, означающую, что путь свободен.

Время в ожидании всегда тянется медленно. Через полчаса за поворотом загремели выстрелы, и минут пятнадцать шла ожесточённая перестрелка. Потом всё стихло, и сырое ноябрьское небо высветила ракета. Можно было двигаться дальше. Повезло бойцам: Бизюков не потерял ни одного человека. Но когда спустились в злополучный овраг, где застрял медсанбат, ужаснулись: в стороне от заляпанных грязью машин коченели четыре трупа. Раненые еле ворочали языками, какой день не имея ни еды, ни воды. Санитары кое-как подкормили их, водители по-скорому заправили бензином баки. Выбираться из оврага надо было спешно: в любую минуту могли нагрянуть немецкие мотоциклисты.

Развиднелось, когда выехали на дорогу к Беслану. Справа – обрыв, слева в гору поднимался уже безлистый лес. И тут налетели три «мессершмитта», ударили пулемётами по колонне.

Сразу запылала машина с медикаментами, подбили и вторую – погибли водитель и медсестра. А самолёты меж тем развернулись на второй заход.

На этот раз от автобуса в разные стороны полетели колёса. Двое бойцов были убиты сразу, двое других – получили тяжёлые ранения.

Водителя придавила упавшая на кабину лесина. Чтобы освободить руку, пришлось дерево подпилить ножовкой.

Не повезло и Ивану Никифоровичу. Он лежал весь в крови с неестественно вывернутыми ногами, не подавая признаков жизни…»

Из почти нереальных ощущений Ивана Медяника:

– Секундные пробелы сознания. Огнём жгло, бурлило, воспламеняя нечеловеческой болью тело. Казалось, от этой боли закипит кровь, разорвутся сосуды, и кровь хлынет неостановимым потоком в чёрную землю или на белый снег.

И снова провал в бездну без названия. Да, без названия, без роду племени… Без сознания.

Без сознания, без сознания.

Потом полёт прервался, чтобы опрокинуть его в новую страшную пучину боли, которая переместилась в ноги.

Да что ж это так невыносимо давит на них?

Ах, это, наверное, бетонная плита, она сейчас расплющит его, разотрёт в пыль, и пыль эта лёгкостью своей – как на крыльях – вызволит его из этой ловушки, из этой кромешной темноты к свету.

Он закричал, как ему казалось, громко. Он звал на помощь.

Ничего этого не было. Ни звука не произнёс Медяник. Ослабевшее сознание рисовало ему бездну и пучину, соединяло остатки воли в беззвучный крик о помощи, которого никто не услышал.

Стоя над потерявшим сознание комбатом, как называли Ивана Никифоровича, лейтенант Бизюков и его связисты понимали, что не подававшего признаков жизни необходимо немедленно транспортировать в ближайший населённый пункт.

Продолжение главы из книги А. Мосинцева:

«Одно радовало, что самолёты третий заход не сделали – улетели. Спешно переместили раненых и мёртвых в кузова других машин. В Беслане, в госпитале, как потом рассказывал Бизюков, Медяника отмыли, перевязали, насчитав двадцать ранений от осколков. В сознание он не приходил, ноги по-прежнему оставались безжизненными.

Лейтенант доложил командующему о выполнении задания, сообщил о жертвах и о том, что среди тяжелораненых находится комбат. Начальник госпиталя намерен отрезать ему правую ногу.

Масленников попросил передать трубку начальнику. Разговор был коротким. Командующий предупредил, что если он не поставит Медяника на ноги, то ему не миновать штрафбата. В условиях войны не всегда разбирались в возможностях излечения. Не предупреди командующий медика, отхватили бы ногу Ивану Никифоровичу. Этот случай был взят под особый контроль: отыскали двух дюжих мужиков-костоправов, и они с полчаса выправляли ноги, хотя сам Медяник кричал, не переставая.

Перетянутый бинтами, он пришёл в себя, но говорить не мог: голова тряслась. Глядели на него с жалостью. Дня два он находился в таком состоянии. На третий подошёл к нему начальник госпиталя. «Ну, что, комбат, давай, выздоравливай!» И Иван Никифорович, повторив слово: «давай», заговорил.

Дней двенадцать провалялся в палате. Обстановка на фронте ухудшилась. Госпиталь собирались перебросить, и Медяник прекрасно понимал, что его могут увезти к чёрту на кулички, подальше от его батальона…

К счастью, в тот вечер в госпиталь привезли кино, и весь медперсонал кинулся смотреть картину. Иван Никифорович, опираясь на плечи товарищей, ушёл незамеченным.

Выздоравливал он уже в Орджоникидзе, на своей квартире. И, как только окреп, хоть и с костылём, вернулся в строй. В сущности, с того налёта Иван Никифорович стал инвалидом, но инвалидность свою скрывал до самого выхода на пенсию в 1972 году».

Этот отрывок процитирован с задуманным прицелом: не дать возможности Ивану Никифоровичу ещё раз пережить страшное для него воспоминание, рассказывая и мне об этом случае.

А о нём нельзя было не рассказать – слишком осязательно было наполнено то военное время, о котором Медяник вспоминать не любит. Как не любит состояния собственной, хотя и вынужденной, слабости, не допускает, чтобы вокруг все охали да ахали. Не по душе ему положение согнутого от боли человека, особенно, если этот человек – он, огромный, сильный, высокий, смелый, рисковый, каким был много лет назад.

Мне кажется, он и сейчас такой, только поседевший, умудрённый долгим жизненным опытом, который так необходим молодым.

Может быть, вы думаете, что с таким тяжёлым ранением война для Медяника кончилась?

Ничуть не бывало!

Когда под Сталинградом разгромили армию Паулюса, стало известно, что