Березина. Короткий роман с послесловием (изд. 2-е, испр. и доп.) - Израиль Аркадьевич Мазус

Велико же было удивление адмирала, когда стало известно, что французы под прикрытием пушек принялись разрушать остатки моста. Не значило ли это, что пушки должны быть сняты с позиций? Что неприятель уходит из города? Что более всего Наполеон страшится преследования войск, которые могут пойти следом за ним из Борисова? Но что если маневр ложный? И слухи о том, что Наполеон остался без понтонов, бросив их еще в Смоленске, неверны. Что же тогда?

Но даже если бы Чичагов и отправил большую часть стоящих перед Борисовом полков вниз к У холодам и Шебашевичам, а Наполеон, узнав об этом, стал бы строить рядом с мостом переправу, то и тогда полки не опоздали бы встать на свои прежние позиции.

Все было так, однако Чичагов медлил, ожидая еще какого-то самого верного знака. И вот ночью, когда в глубоком раздумье Чичагов сидел перед горящей свечой, прискакал офицер от генерала Чаплина с известием о том, что с противного берега переправились два борисовских еврея с просьбой срочно доставить их к адмиралу.

— Отчего же не доставили? — спросил Чичагов.

— В том нет надобности, ваше высокопревосходительство. Суть сообщения изложена ими письменно. Со слов соплеменников их, что несут службу у Наполеона, известно им стало место, где будет наведена переправа. Место сие есть деревни Дымки и Уход оды.

Вот он знак, которого так ждал Чичагов! Сомнений больше не оставалось. Немедленно был поднят весь штаб, и началось движение в войсках. К утру на позициях у тет-де-пона и в Брилях стояли только полки генерала Чаплица и графа Палена.

Лазутчиков из Борисова велено было держать под строгим наблюдением егерей, коих при исполнении таковых обязанностей все чаще, на французский манер, стали называть жандармами[17]. Чичагов же после успешного окончания сражения намерен был принять лазутчиков и щедро их вознаградить.

— А что, Георгий Иванович, верно ли говорят, что приходилось тебе исследовать дела жидовские? — задумчиво спросил Гридина Чичагов вскоре после прибытия в Шебашевичи.

— Нескромно было бы говорить о себе как об исследователе, ваше высокопревосходительство, но и то верно, что надлежало мне проверить одно опасение.

— Какое же?

— Сообщения были о полной приверженности Наполеону не только поляков, но также и евреев. В ожидании войны с Наполеоном император желал знать, имеется ли связь между Синедрионом в Париже, где Наполеон возвышал евреев, и окраинами Европы, в которых большая их часть проживает.

— И что же? — с интересом спросил Чичагов.

— Мое путешествие не подтвердило указанных опасений. Если что-то за пределами Российской империи их и занимает, так, пожалуй, лишь цены на товары, — с улыбкой сказал Гридин. — Впрочем, таких совсем немного. Основная толпа евреев темна и необразованна. Однако первоначальные опасения совсем мною и не отвергались. О чем теперь и сожалею, имея твердые подтверждения их преданности отечеству.

— Еще и потому удивительно мне тебя слушать, Георгий Иванович, что прежде, когда доходили ко мне слухи о жидовских геройствах, я встречал их не иначе как с усмешкой. Уверен был, что слухи сии сами же они и производят. Теперь начинаю думать по-иному. Однако же, если обнаружится какое-либо лукавство или обман от тех лазутчиков, что указали мне на ретираду Наполеона, то полностью передаю их в твои руки. Суди их тогда, как знаешь.

Костры на обеих сторонах Березины у Борисова были столь же многочисленны, как и в прошедшую ночь.

Глава XIII

13(26) ноября была сильная снежная вьюга. Пока русские полки располагались на новых позициях, французы в Студенке наводили два моста через Березину. Один для пехоты, другой для артиллерии. Когда Наполеону доложили, что Чичагов ушел от Борисова к У холодам, а главное, ослабил также и позиции возле Брилей, он воскликнул: «Я обманул его! Мы спасены!»

С пяти часов утра Наполеон был на лошади и подбадривал понтонеров, которые работали по пояс в воде. Когда они выходили на берег и, стоя между двух костров, сбрасывали с себя мокрую одежду, чтобы надеть сухую, от их тел валил пар. Первыми переходили мост кирасиры 2-го корпуса, которыми командовал Удино. Лица их были обращены к Наполеону, и они кричали: «Да здравствует император!»

Вскоре переправа была замечена передовыми отрядами русских и обстреляна ими. В ответ французы ответили огнем из сорока пушек, которые были поставлены на высотах в линию над рекой вдоль дороги. Вскоре пушки французов появились и на правом берегу, а кирасиры отбросили конницу русских к Брилям.

Первые известия о событиях у Студенки Чичагов воспринял спокойно. Он был уверен, что Наполеон совершает ложный маневр, чтобы увести русских от истинной переправы. Дурные предчувствия и сомнения появились у него, когда послышался далекий гром канонады. Он распорядился составить летучий отряд и отправить его на правый берег для рекогносцировки. Чаплиц слал отчаянные призывы к Чичагову вернуть войска и направить их к Студенке, уверяя, что именно там перед ним стоит вся армия Наполеона. Когда о том же прислал донесение и генерал граф Пален, Чичагов спешно направил к Студенке полки генералов Воинова и Ланжерона. Наконец, к вечеру того же 26-го числа вернулся летучий отряд с левого берега. Французов нигде не было, хотя на местах их стоянок еще теплились костры. Только теперь картина постигшего его несчастья открылась Чичагову до конца…

И все же терзания в душе Чичагова были не столь болезненны, как у Гридина, который сразу же после прибытия летучего отряда в Шебашевичи, отправился к деревне Страхово. Там, в пяти верстах от деревни, был хутор, где содержали лазутчиков. Гридина сопровождали три жандарма, и все путешествие до хутора было совершено в полном молчании под грохот все более приближающейся канонады.

С возрастающим ужасом Гридин осознавал, что вина за все случившееся лежала на нем и только на нем. Кому как не ему, Гридину, следовало, едва пришло известие о лазутчиках и Чичагов принял решение о передвижении войск, воскликнуть: «Ваше высокопревосходительсво, Павел Васильевич, позвольте мне самому исследовать сообщение. Уж кому как не мне говорить с борисовскими евреями, из которых с несколькими я даже лично знаком». — «Вот какой знак был мне указан перстом при князе Куракине, — с острым стыдом тут же подумал Гридин. — А не тот, о котором я вообразил поначалу, беспокоясь за свою жизнь. Само провидение распорядилось указать мне место, где я с наивысшей пользой обязан буду сослужить службу своему отечеству, а я не угадал его. Стыдно, невыносимо стыдно!»

Гридин не сомневался, что он, конечно же, сумел