Березина. Короткий роман с послесловием (изд. 2-е, испр. и доп.) - Израиль Аркадьевич Мазус

другого лазутчика. Гридин вдруг вспомнил, как ликовал Гумнер, стоя возле паровой машины, но немедля отбросил прочь эти мысли. Возможно, что Гумнер не знает всей правды, подумал Гридин, а Бенинсон столь изворотлив, что никогда ее не откроет. Все это было очевидно. А посему не лучше ли было прекратить истязания и поступить с братьями так, как и следовало поступать с вражескими лазутчиками.

Гридин ничего не успел ответить первому жандарму, как появился другой и сообщил, что перед дверью избы стоит управляющий из имения княгини Осташковой господин Энгельгардт и просит разрешения войти. Странное совпадение событий и обстоятельств было столь подозрительным, что возбуждение Гридина вновь стало чрезвычайным.

— Вы вот что, — горячо заговорил Гридин, обращаясь к обоим жандармам, — того, кто в бане, немедля проводите обратно в горницу. Однако никак невозможно допустить, чтобы прибывший господин мог его увидеть. Дабы воспрепятствовать их встрече, господина Энгельгардта немедля отвести за угол избы, и пусть ждет там знака, а как знак будет, проводите его в баню, куда вскоре явлюсь и я сам…

Энгельгардт, прибыл на хутор неслучайно. Уже после того, как там появился Гридин, хозяин хутора втайне от жандармов послал сына в имение княгини Осташковой, чтобы сообщить Энгельгардту, в каком бедственном положении оказались его братья.

В офицере, который, согнувшись у дверного косяка, вошел в баню, Энгельгардт сразу узнал Гридина, и огорчение его и беспокойство от того, что он не был допущен в избу, стало еще больше.

— Вот уж никак не думал, что доведется мне вновь вас увидеть, любезный Михаил Григорьевич. Так ведь? Не запамятовал? — сказал Гридин, справляясь с волнением, которое все сильнее захватывало его. — И если довелось нам вновь встретиться, то об одном только и сожалею, что случилось это не при прежних обстоятельствах, а при нынешних. Да и место, куда пригласил вас для беседы, столь низкого качества, что мне перед вами неловко… Однако кругом народ, народ, а нам с вами, Михаил Григорьевич, любые свидетели только помеха. Не правда ли?

— Я так же, ваше превосходительство, господин Гридин, безмерно желал бы, чтобы обстоятельства этой встречи, как и прежней, завершились полным нашим взаиморасположением.

— Однако, до тонкостей ли нам теперь, господин Энгельгардт?! — воскликнул Гридин. — И могут ли вообще быть какие-либо обстоятельства значительнее тех, что происходят рядом… на поле сражения?

— Ваше замечание было бы верным, господин Гридин, если бы не стало мне известно, что здесь, на хуторе, содержат обоих моих братьев.

— Верно, здесь они. И вам что же… известна также и причина их задержания?

— Слух дошел, что пойманы два лазутчика из числа борисовских жителей, один из которых хозяин лесопильни. Об остальном я и сам домыслил…

— Весьма и весьма убедительно ответили, — холодно проговорил Гридин, — одного лишь понять не могу: о том, что их на хуторе охраняют, от кого известие получили?

— Один из офицеров, кто видел их, когда они на лодке приплыли, и знал также, куда они были отправлены, потом ранен был и через имение проезжал. От него случайно и услышал…

— Опять случайность… — пробормотал Гридин. И тут же подумал: «Уж не Энгельгардт ли у них за главного?».

Губы Гридина шевельнулись, и Энгельгардт спросил:

— Вы что-то сказали, господин Гридин?

— Сказал, что братья ваши стали причиной весьма неприятного ослабления наших полков перед лицом неприятеля.

— Как же такое возможно? Разве они люди военные? — спросил, пронзительно глядя в глаза Гридину, Энгельгардт.

— По собственной воле своей братья ваши доставили адмиралу Чичагову сообщение о направлении, в котором якобы происходит ретирада французов. Сообщение было столь правдоподобным, что немедля были приведены в движение также и российские войска. Когда баталия началась не там, где ее ожидали, адмирал распорядился казнить лазутчиков.

— Господи Боже мой, но ведь вы-то, господин Гридин, ваше превосходительство, должны бы понимать, — быстро заговорил Энгельгардт, — что никак не могут братья мои желать спасения для Наполеона. Другое дело, если бы вы не знали их прежде. Лазутчики?! Мыслимо ли такое о них подумать?! Я так понимаю, что слова сии вы не от себя говорите, а как бы от лица чиновника, знакомого лишь с внешними обстоятельствами…

— От себя и говорю! — выкрикнул Гридин. — Знаком также и с внутренними обстоятельствами, помимо всех прочих. А они таковы, что враг наш ускользает от неминуемой расплаты за все злодейства свои!

— О том и я сожалею, — со смирением проговорил Энгельгардт, — но только я так думаю, что если и принесли мои братья ложную весть, то определенно был в этом чей-то злой умысел, о котором сами они знать никак не могли, их помыслы были чистыми…

«О! — подумал Гридин. — Каково совпадение показаний! А ведь на разных берегах были. Вот и распуталась ваша веревочка…»

— Умоляю вас, ваше превосходительство, — вновь заговорил Энгельгардт, не дождавшись от Гридина ответа на свои слова, — спасите жизнь братьев моих!

— Говорил Бенинсону и вам говорю: жизни их могут быть спасены при одном непременном условии — они обязаны открыть тайные и многолетние связи свои с врагами отечества нашего.

— Но если греха за ними нет, как же можно сочинить такое?!

— Удивлен упорством вашим, — холодно проговорил Гридин. — Подумайте о бездне, которая разверзлась между нами, пока длилась беседа…

— Сожалею, что после всех моих слов, в которых были мольба и слезы, вам удалось увидать одну только бездну, но есть последняя просьба, возможно, что и спасительная. Пусть приведут братьев. Я хочу говорить с ними в вашем присутствии.

— Теперь нельзя, но скоро их увидите.

— Отчего же теперь нельзя?

— Теперь еще рано, — со значением произнес Гридин.

— Тогда я желал бы отъехать в имение и быть здесь к назначенному вами часу, — сказал Энгельгардт.

— И к назначенному часу, и теперь вы обязаны быть только здесь, — проговорил Гридин с недобрым блеском в глазах.

— Разве я не свободен?! — воскликнул Энгельгардт.

— Нет, не свободны.

— Почему же?! Зачем так страшно смотрите на меня? Кто вы? Кто вы были тогда и кто теперь?

— Тогда был око государево, а теперь меч карающий! — отрезал Гридин и вышел, плотно прикрыв за собою дверь.

Он ждал, что Энгельгардт, оказавшись в западне, закричит, начнет хватать его за рукава шубы, однако должен был признать, что окаменевшее лицо, сжатые губы и опущенные глаза — то, каким Энгельгардт предстал перед Гридиным в последние мгновения, показали его человеком, который умеет достойно встретить свое поражение. Да, в эти мгновения он вел себя как настоящий воин. А то —