Березина. Короткий роман с послесловием (изд. 2-е, испр. и доп.) - Израиль Аркадьевич Мазус

лиц города и сказал через переводчика, что поелику невозможно скрыть, что армия будет уходить на Минск через Ухолоды, то смертью будет караться каждый с семьей своей, кто донесет об этом Чичагову.

— А вы, стало быть, поверили, — сквозь зубы проговорил Гридин, — и тут же побежали к реке.

— Нет, тогда никто и не подумал, что Удино может говорить правду. Но потом ее случайно повторил один офицер из гвардии императора. Он встретил меня на улице и стал говорить со мной по-еврейски. Оказалось, что французский еврей. В больших чинах, но этого вам не надо… извините. С ним был мешочек, а в нем талес[18], он мне показал… Просил, когда закончится битва в Ухолодах, помолиться за его душу, — голос Бенинсона все более твердел.

— И это все?! — быстро спросил Гридин. — Когда-нибудь прежде вы знали этого человека? Хотя бы как меня. Без мундира. Или, может быть, от кого-нибудь слышали о нем? Или вам было сообщение, что будет день, когда к вам подойдет человек… Вот это вам было кем-нибудь сказано?

— Какой еще человек и кем было сказано?! — вскрикнул испуганно Бенинсон.

— Не надо отвечать таким криком, а кем было сказано, у вас и спрашиваю. К примеру, и вы сами, и дети ваши, и даже родительница отменно по-русски говорите, а вот соплеменники ваши о чем не скажут, так все с кривлянием. Ведь кто-то выучивал вас?

— Боже мой… — раскачиваясь с закрытыми глазами на скамье, простонал Гумнер.

— Дед наш, мельник, который жил на Украине, в доме по-русски любил говорить, а мы научились от матерей наших, — упавшим голосом проговорил Бенинсон. — Был и еще один родственник, который учил нас грамоте, но только понять не могу, зачем вам это надобно?

— Для общего понимания, — с трудом сдерживая раздражение, сказал Гридин. — Что же родственник ваш и теперь в Борисове?

— Да он уже лет десять как умер.

— И что же… он всегда жил в Борисове?

— Нет, ему долгие годы пришлось и в Москве жить.

— Он, стало быть, имел особое благоволение?

— Ему не требовалось. Он, когда в Москве жил, был православный.

— Как это… был? Хотя, нет, я о том после спрошу… Зачем же он из Москвы обратно в Борисов приехал? — с нетерпением спросил Гридин.

— Несчастная судьба, господин Гридин, — вздохнул Бенинсон. — Жена умерла, дети выросли и сильно его стеснялись.

— Говорят, что тех евреев, кто крест на себя надевает, вы проклинаете на веки вечные. Верно ли? — с усмешкой спросил Гридин.

— Не то чтобы проклинаем, но как бы ничего о них больше не знаем, поскольку они по своей воле от веры отцов ушли, — возразил Бенинсон.

Голос его снова окреп.

— Тогда отчего же про родственника вашего, который в Москве жил, вы сказали, что он был православным? А потом нет?

— Никак не пойму, о чем меня спрашиваете, — хмуро проговорил Бенинсон. — Родственник тот — родной брат рэб Иосифа. Помните рэб Иосифа?

Гридин кивнул головой.

— После того, как вся его жизнь разломалась, ему только и оставалось, что умереть или в свою старую веру войти. Вот он в старую веру и вошел.

— А что, господин Бенинсон, его дети? Вы-то видели их когда-нибудь? — спросил Гридин, поднявшись и прохаживаясь вокруг стола.

— Когда в Москве по делам был, то видел одного его сына. Приходил к нему с известием о смерти родителя.

— Что же подвигло вас?

— Как же можно о детях не подумать при таком несчастии! Какой бы разлад ни случился, но смерть выше, — сказал Бенинсон.

— Тогда как же вы о своих детях не подумали, отправившись в столь опасное путешествие?! — прокричал Гридин, весь переменившись. — Коли никто людей вашего племени на войну не звал, то зачем сами пошли?

— Мне Наполеон разорение принес, — твердо ответил Бенинсон. — Как же иначе? Разве мы не одного отечества люди?!

— Одного отечества?! И это после того урона, который претерпело оно по вине вашей?! И хотя изворотливость ваша не имеет предела, обязываю вас представить полный отчет о проступках своих!

— Не так, все не так, зачем такие страшные слом вспомнили? — пробормотал Бенинсон. — Лишь то правда, что в стороне от битвы стоять не хотел. Истинный позор испытал, когда смотрел, как Чичагов сбежал из города. Брат потом плакал, просил не ходить к реке, он и в лодке, когда в ней был, все уговаривал меня на свой берег плыть… Отпустите брата моего, случайный он здесь человек, душа невиновная…

Но Гридин будто бы и не слышал, о чем говорит ему Бенинсон. Глаза его наполнялись гневом.

— И почему мне не домыслить, что ущерб сей сделан в отместку за неполное гражданство свое?!

— Отчего же оно неполное? — еле слышно спросил Бенинсон.

— Оттого оно и неполное, что нет вам доверия, — с усмешкой произнес Гридин. — Последнее происшествие не тому ли грозное доказательство?! Коли согласны прояснить полную картину происшествия, то отправлю в столицу, в следственную комиссию, нет — здесь жизни лишитесь…

— Нельзя говорить чего не было, Бог накажет, — не глядя на Гридина, проговорил Гумнер.

— Во всем откроетесь, заодно и брата спасете, — сказал Гридин Бенинсону.

— Так ведь и не знаю я, господин Гридин, о чем врать должен?! — воскликнул Бенинсон.

— Врать?! — закричал Гридин и распахнул дверь.

В горницу вошли два жандарма.

— В баню его! Тотчас! И розгами! Розгами! Пока говорить не станет!

— Отца моего тоже розгами били, чтобы сказал, где девочку закопал, — прошептал Гумнер и закрыл ладонями лицо.

Глава XV

Разговор с Бенинсоном Гридина утомил. От напряжения, в котором он пребывал, стали дрожать пальцы и дергаться одно плечо. Гридин насилия не любил, но где был иной способ, чтобы такого ловкого и хитрого человека как Бенинсон заставить говорить правду? Кстати, вспомнилась тут и мебель из Парижа.

От раненого, которого привезли на хутор из Брилей, Гридин узнал, что Наполеон через Зембин пробивается к Вильне, а на левом берегу в стороне от переправы беспрестанно слышится гром пушек.

— А как же мосты через Гайну? — спросил с изумлением Гридин. — Разве они не сожжены?

— Так ведь мы так далеко к Зембину никогда и не уходили, — ответил раненый.

На столе перед Гридиным лежало сопроводительное письмо в следственную комиссию, которое он начал было сочинять — на всякий случай. Пришел жандарм и сообщил, что злодей молчит и не взять ли в баню