Березина. Короткий роман с послесловием (изд. 2-е, испр. и доп.) - Израиль Аркадьевич Мазус

— Господь с тобой, Коленька, — ответил мальчику голос княгини Осташковой, — никого он не проклинает, а читает заупокойную молитву.

Гридин сделал осторожные шаги прочь от этих голосов, никак не желая быть узнанным Осташковыми, и, только оказавшись за воротами кладбища, смог снова вздохнуть полной грудью. Однако одной встречи он все же не избежал. То был Квитковский, с которым он сошелся лицом к лицу.

— Ах, господин Гридин, — горестно покачивая головой, заговорил Квитковский, — какое несчастье, что именно нашему городу довелось быть свидетелем столь жестоких баталий. К тому же и такая позорная смерть трех весьма достойных наших граждан. Как жаль, что вы отсутствовали и ничего о том не знали. Иначе, уверен, смогли бы остановить казнь…

— Знал, господин Квитковский, знал! — неожиданно для самого себя вдруг закричал Гридин. — Как знал и о недостойном поведении вашем на службе у Бонапарта. И потому не вам рассуждать о якобы совершенной жестокости, а еженощно благословлять государя нашего императора за то, что с вами не случилось того же.

Квитковский онемел, а подоспевший вовремя Федор передал Гридину поводья… Гридин снова поскакал к Студенке. Теперь уже покидая Борисов навсегда…

Глава XIX

Ранней весной 1813 года в чистом и не тронутом войной городке, в Пруссии, в честь русских офицеров бургомистр давал бал. Играл небольшой оркестр. Несколько пар кружилось в танце. Среди офицеров был и Гридин. Одна из девушек не сводила восторженного взгляда с лица Гридина, и он это заметил. Он подошел к девушке, чтобы пригласить ее на танец, даже успел протянуть руку, но вдруг узнал в только что вошедшем офицере своего брата Владимира. С криком «Владимир!» он бросился к нему через весь зал. Братья шумно обнялись. Музыканты перестали играть… Все вокруг, и гражданские, и военные, с восторгом наблюдали их встречу и желали знать, кем приходятся эти два счастливца друг другу. Быстро узнали, что братья. Георгий повел Владимира за собой, и пока они шли через зал, все вокруг радостно их приветствовали. Слышались голоса: дер Брудер, дер Брудер… Гридин привел Владимира в небольшую комнату, где был диван и стоял стол с вином и фруктами. Они наполнили бокалы и жадно выпили за встречу.

— Георгий, душа моя, ведь мы с тобой даже больше, чем единокровные братья, — воскликнул Владимир, — а сколько годков ничего друг о друге не знали. Нехорошо. Будто бы провалились куда. Неужели для того лишь, чтобы о тех годах память очистить, будто бы их и не было совсем? Поверить в то не могу. Да и зачем ее очищать? Ведь славное было время. О, Георгий, знал бы ты, как у меня тогда о тебе душа болела… Подожди, не перебивай, пока всего не скажу. Как я у тех стряпчих плакал и молил: отпустите брата моего, без злого умысла, говорил, юноша дело свое совершил, не ведал, что делал, когда буквы выводил, я, я во всем виноват, меня и казните. Услышал Бог мои молитвы. Сохранил тебя. Вон ты какой стал. В мундире и при орденах…

— Так ведь и ты тоже в мундире и при орденах. И тебя Бог миловал. И еще спасибо брату нашему Петру Прокофьевичу, что помнил, где мы с тобой пребываем, и незамедлительно, едва обстоятельства сменились, вытянул нас из крепости…

— Ох ты, Господи, Боже ты мой, прости меня, Георгий, но менее всего желал бы я слышать чего-либо про Петра Прокофьевича. Не он ли тот листок узнал, от которого в бешенство вошел император и в крепость нас спровадил? А то, что вытянул потом, так после погибели, которую императору учинили, все ворота перед нами и сами распахнулись бы.

— Распахнулись бы, да не в срок, а он тотчас распахнул, — с суровостью в голосе проговорил Георгий, и, смягчившись, добавил: — Нехорошо ты о брате с небрежением. Тем паче, понимать надо, что он при исполнении был… служба ему так велела, а ты, Владимир, ожесточился в сердце своем… Обидно мне это понимать.

— Ничуть и не ожесточился. — Владимир был и расстроен и растерян. С удивлением вглядывался в лицо брата. — И зла ему не желаю. Только видеть не хочу. Мало ли кого я видеть не желаю на этом свете. А вот тебя — другое дело. Тебя всегда видеть хотел. — Владимир улыбнулся. — Ежели думаешь, что я озлоблен после того, так ты это напрасно. Ежели б не война, так бы и жил безвылазно в деревне. Вот где я счастлив был без меры с молодою женою и тремя сыновьями, крепкими, как молодые дубки. А как весть о войне пришла, собрал ополчение из своих крепостных, многих из коих потерял по дороге сюда. Теперь решил, что, кто из них живой останется, всем вольную дам. А вот ты меня озаботил. Слышал я, что давно женился, а детей все нет. Почему так? Извини, брат, что спросил.

— Будут еще дети, без них не останусь, — с деланной легкостью проговорил Гридин, начиная испытывать неловкость и тяжесть в разговоре. — Были недомогания у жены, однако теперь излечилась. Ты, брат, тоже меня извини за Петра Прокофьевича. В одном департаменте служим. Я так тебя понял, что как из крепости вышли, ты злобствуешь против него. А как ты объяснил, то и говорить не о чем. — Владимир, пока Гридин говорил, опять наполнил бокалы. Выпили и Георгий с хрустом надкусил яблоко. Из полуоткрытой двери слышалась музыка, мелькали танцующие пары. — Ты с какой армией сюда пришел?

— С Витгенштейном… — начал было говорить Владимир, но замолчал, едва увидел пренебрежительную улыбку на губах Гридина. — Что-то сказать хочешь?

— А я шел с Молдавской армией. Большой конфуз у нас был на Березине, когда Бонапарта поймать не смогли. Витгенштейн никак не желал к тому месту подходить, где французы переправу навели.

— Как это не желал?! — воскликнул Владимир с горячностью. — Пройти невозможно было. Я сам в авангарде дрался. Не говори, чего не знаешь! А вот то, что Чичагов северный фланг французу открыл, про то теперь любой солдат знает. Хочешь, стишки прочитаю, которые у Турского пели?

Гридин кивнул головой.

— Тогда слушай:

Вдруг слышен шум у входа.

Березинский герой

Кричит толпе народа:

«Раздвиньтесь предо мной».

«Пропустите его, — тут каждый отвечает. —

Держать его грешно бы нам.

Мы знаем, он других и сам

Охотно пропускает».

— Каково, а? — Веселым смехом залился Владимир. —