Преступления фашизма в годы Великой Отечественной войны. Знать и помнить - Нина Константиновна Петрова

К нему подошел, судя по бутылкообразным сапогам, офицер. Сверху каркнуло:

– Эй, ты, руске швин![162] – последовал удар сапогом. – Их габе шпросиль, ду бист ширехен! – Он прокричал еще что-то, только по-своему. Николай разобрал последнее: «Пук-пук – капут!»

…В сознание пришел во дворе, видимо, под тем же бревенчатым сараем. Чуть поодаль курил часовой в дубленом полушубке и своей фрицевской капелюхе с наушниками. Откуда-то доносилась пьяная песня, связавшая в немыслимый пучок хриплые голоса. По небу медленно ползли рваные тучи, похожие на грязные тряпки. Где-то шумел ветер, но здесь, под сараем, было совсем тихо.

В голове Грекова тяжелыми жерновами ворочались воспоминания. Живо представилась последняя атака.

– Идем на третий заход! – скомандовал капитан Сергиенко ведомым.

Внизу коптящими факелами пылали вражеские танки. Уцелевшие (танки), спешно расползались в стороны от дороги, по которой до этого шли стройной колонной, направляясь к Харькову.

Штурмовики части Героя Советского Союза майора Бугая в этот день уничтожили несколько десятков бронированных чудовищ. Но надо было добить врага, чтобы ни один танк не прорвался к цели.

По пикирующим «Илюшиным» со стороны леска лихорадочно били зенитки. Воздух прошивали трассы крупнокалиберных «эрликонов». Но летчики, казалось, не замечали всего этого. Охваченные неудержимым стремлением и боевым азартом, они заход за заходом громили ненавистного врага.

Воздушный стрелок флагманской машины, старшина Николай Греков был, как и все его товарищи, охвачен боевым азартом. Когда капитан Сергиенко выводил самолет из пикирования, он в своей пармовской кабине стрелял по наземным целям.

Пулемет работал безотказно. В коллиматорном прицеле падал поверженный враг. Стрелку больше ни до чего не было дела…

Когда пошли в третью атаку, стрелять «по земле» Николаю не пришлось: на него пикировал воздушный хищник в образе истребителя «Мессершмит-109». Короткий воздушный бой… Греков хорошо помнит, что удачно тогда поранил желтобрюхого дракона прямо в «брюхо», когда тот выходил из атаки.

…Помнит он и необычный приказ командира: «Николай, прыгай! Мотор горит… Я… ранен…»

Устройство нашего штурмовика в первые дни войны с его самодельной пармовской кабиной для воздушного стрелка не разрешало последнему контактно общаться с пилотом. Отделенный от летчика бронещитом, он сам был «защищен» лишь турельным пулеметом и собственной грудью. Иногда, правда, выдавали стрелку обычную металлическую каску, но ее, кстати, никто не надевал, а если и случалось такое, то только «для начальства». В бою же она лишь мешала и поэтому всегда валялась где-то под ногами.

Итак, не видя командира, не в состоянии чем-либо помочь ему, старшина после нескольких тщетных вызовов капитана решил не оставлять самолет…

Машина теряла высоту с такой же стремительностью, как летчик капитан Сергиенко терял кровь свою, сознание и силы. Инстинктивно он потянул ручку управления на себя, когда, объятая дымом и пламенем, земля почти ворвалась в его кабину. От сильного удара головой о бронестекло он потерял сознание.

То же самое случилось и с Николаем. Но его забытье продолжалось всего несколько минут. Еще не осело облако пыли, поднятое машиной при «скольжении на брюхе», а стрелок уже выскочил на землю. В совершенное чувство его привел жар от пылающего мотора. Пламя уже лизало переднюю кабину, подходило к плоскостям, в которых сосредоточены бензобаки. Вот-вот разразится взрыв.

Он не помнит, как очутился на крыле смертельно раненного «Илюши», как ударом сапога высадил «форточку» командирской кабины, с каким трудом отодвинул «фонарь»… Не помнит, как скатился вместе с бесчувственным капитаном на землю и, положив его на себя, пополз… Все это представлялось, как в полусне.

Хорошо запомнились оглушительный взрыв и единственный выстрел из пистолета, который он успел сделать по врагу.

Полуобгоревший, наспех отремонтированный товарный вагон, прицепленный к «хвосту» железнодорожного состава. Таких «душегубок» – несколько десятков, и около каждой из них – часовой. На вагонах написано по-немецки: «Nach Osten».

– Значит, отвоевался, летчик? – невесело спрашивает кто-то. – Теперь, стало быть, на гитлеряку работать заставят… Эх!

– Поработает лопатой напоследок, – перебивает рядом сидящий, – они летчиков, которые противничают, не держат…

– Тогда считай, что и я отжил свое… – снова невесело отвечает первый. – Хотя я и не летчик, а супротивничать буду до последнего. Ежели не вырвусь – каюк…

Говорили о разном: вспоминали родных и близких, рассказывали разные случаи из боевой жизни, строили самые невообразимые мосты в свое темное и, безусловно, несладкое будущее, на что-то надеялись… Но общей мыслью, которая довлела надо всем, была одна: мысль о свободе. Здесь ехали советские люди, военнослужащие, силой обстоятельств попавшие в унизительное положение животных, подготовленных к сдаче на заготовительный пункт.

Греков молчал. Когда с визгом задвинулась тяжелая дверь, он обратил внимание на тесноту и почти полный мрак. Затем снова всем существом своим погрузился в единственную, точившую израненную душу мысль: как бежать? В кармане его грязных и окровавленных шаровар лежал, уцелевший чудом перочинный нож.

…Несколько суток спустя ночью где-то на польской земле произошло следующее: километров в десяти от малоизвестной станции[163] из последнего вагона поезда «Nach Osten» «вывалились» люди. Среди них был и Николай Греков, по инициативе которого все население вагона по очереди перочинным ножом прорезало в толстом полу «дыру спасения». Однако охотников «прыгать в неизвестность» нашлось только трое.

…Предстоял поистине смертельный прыжок. Но, предпочитая смерть фашистскому плену, Николай без колебания подошел к дыре. Глянул в грохочущую бездну. На секунду почувствовал весь ужас предстоящего и величайшим усилием воли подавил в себе страх.

– Первый прыжок без парашюта, – произнес, ни к кому не обращаясь, и опустился на колени у задней кромки продолговатой дыры. Прыгнул головой вперед…

…Пропустив состав с пленными, польские патриоты вышли на железнодорожную магистраль. Сейчас должен пройти «их» эшелон. Ему-то и подготовлялась «достойная» встреча.

– Эге-ге ж, пан Иосиф, да тут кто-то залег…

– Двое…

Партизаны долго не решались выйти из укрытия, боясь испортить дело. Осторожность – мать успеха – закон партизанской борьбы. Решили ликвидировать немецкие посты без шума. Двое, вооруженные ножами, поползли к лежащим.

Нужно было скрытно и неслышно подобраться вплотную к противнику и, одним прыжком оседлав его, прикончить ударом ножа. А время не ждало. Поезд с немецкой техникой и боеприпасами приближался.

…Николая спас его собственный стон, который был услышан человеком, притаившимся в двух шагах и готовым к решительному броску. Второй товарищ оказался мертвым – у него был надвое расколот череп. Третьего не было, по-видимому, в последнюю минуту перед прыжком дрогнул сердцем…

Через три недели воздушный стрелок старшина Николай Греков явился в свою часть. Это было поистине воскресение из мертвых, так как все считали экипаж капитана Сергиенко погибшим славной, героической смертью