Дочери служанки - Сонсолес Онега

Восемь.

Семь.

И так до нуля.

Потом снова считала.

– Да, моя Каталина. Да, моя красавица. Буря скоро пройдет, – шептала донья Инес.

Когда девочка затихала, приникнув к груди сеньоры, начинал хныкать испуганный Хайме. Тогда донья Инес обнимала его свободной рукой.

– Тихо, малыш. Все прошло. Это всего лишь буря. Уже совсем скоро мы прибудем на Кубу.

Время остановилось.

Донья Инес наблюдала за доном Густаво: он не сказал ни единого слова ей в утешение, ни разу не протянул руку помощи и не поддержал ее ободряющим взглядом. С того момента, как они поднялись на борт судна, она почувствовала, что его будто нет рядом. Путешествие отдалило его от него самого, и она понимала: что-то в нем изменилось навсегда. Вообще-то, дон Густаво был веселым и говорливым в любых обстоятельствах. Он всегда умел видеть хорошее даже в самой тяжелой ситуации. Она только однажды видела его раздраженным – во время той истории с Одноглазым. Сейчас, хотя и казалось, что он растерял свою веселость, она продолжала любить его, как в первый день знакомства.

Она помнила тот день. Как можно забыть самый счастливый день жизни?

Ему было двадцать два, ей девятнадцать.

Он был одет в льняной костюм, сидевший на нем как влитой. Надо сказать, тогда и речи быть не могло о том, чтобы снова его увидеть: такова была антипатия доньи Лоры к семье Вальдес из-за истории со служанкой Марией Викторией. Не будем забывать, что все сплетницы только об этом и говорили, так что юная Инес даже подумывала отравить их.

Ее это ужасно раздражало…

Она улыбнулась, вспомнив, как смешно выглядели семейные собрания под крики птиц, живших в саду. Она никогда не рассказывала об этом мужу, опасаясь напоминать ему о мрачных годах его жизни. Она также не говорила ему, что ее семья наладила контакты с Вальдесами только из-за коммерческого интереса. Плантации «Дианы» приносили столько прибыли, что никто не мог не считаться с доном Херонимо. Но чтобы простить по-настоящему – они никогда его не простили. Лора Ласарьего близко к сердцу приняла удары хлыстом и всегда думала, что эта семья одержима дьяволом: если кто-то забивает до смерти служанку, какой бы эта служанка ни была, у этого человека злобная душа. И внутри у него дьявол.

Донья Инес сожалела обо всех умерших, которых когда-то оставила на Кубе и с которыми скоро встретится вновь. Особенно сожалела она о доне Херонимо, который никогда не делал ничего плохого.

Наоборот.

Старик умер, не удостоившись ни поруганий, ни славы.

Она подняла глаза и увидела зеркало в латунной раме, а в нем, как раз напротив, свое отражение. Ее красота тоже несколько увяла. Она уже не была прежней девушкой, однако после двух родов кожа сохраняла упругость, глаза сияли, а волосы были такие же пышные. Она перевела взгляд на свою грудь, которой кормила Каталину, и почти шепотом, чтобы не беспокоить ее, произнесла:

– Я дам тебе то, чего не было у меня: крылья, чтобы летать.

Она поцеловала ее в щеку, мокрую от молока.

– Придет день, и ты унаследуешь наши земли.

Она почувствовала, что вся дрожит, произнося эти слова в присутствии старшего сына, но если она чего-то и хотела в жизни, так это родить на свет девочку, чтобы та восстала против обычной судьбы сеньорит. Девочку, которая садится за тот же стол, что и мальчики. Которая читает книги, чтобы быть свободной.

Которая…

Картины будущего мелькали перед ней всю ночь, пока сон не сморил всю семью.

Электрические разряды слышались теперь только вдалеке.

Плавание приближалось к своей божественной литургии.

Позади осталось множество дней.

Ночей.

Ненастье.

Раздражение одних, обращенное на других.

Первые признаки ностальгии.

Последние вздохи и изнурение на лицах пассажиров.

Глава 9

Дорита, креолка, работавшая служанкой у доньи Лоры Ласарьего, терпеливо ждала на причале Гаванского порта прибытия обычного судна с эмигрантами с Ямайки для своих новых хозяев, сеньоров Брайтон. Донья Инес не предупреждала о приезде, но Дорита увидела ее и запрыгала от радости, будто ей явилась сама Дева Мария. Они обнялись и расцеловали друг друга в обе щеки.

– Что ты здесь делаешь, Дорита?! – воскликнула сеньора. – Ты знала, что мы прибываем?

Дорита покачала головой и объяснила донье Инес, что все изменилось с тех пор, как они уехали, а ее родители умерли от холеры, которая косила целые семьи и сгубила весь урожай. Она сказала также, что теперь всем распоряжаются британцы и американцы, что они обращаются со слугами вежливо и уважительно, но ей все равно не хватает испанцев.

Она поздоровалась с доном Густаво и выразила соболезнование. Она знала о смерти его брата Хуана. На самом деле в Сан-Ласаро не было никого, кто бы об этом не знал.

– Вы приехали, чтобы поднять предприятие? – спросила она с любопытством.

Ни донья Инес, ни дон Густаво не знали, что отвечать. Сеньор глубоко вздохнул, и его легкие наполнились гнетущей тоской. Не время и не место было давать объяснения – в порту, среди толпы, под взглядами матросов, махавших им с палубы на прощание, и эмигрантов, этих неудачников, которые наконец попали на вожделенную пыльную землю. Родственники кубинцев и те, у кого водились деньги, проходили без проблем. Но бедняков пересаживали на суда с экипажами из негров и везли в Трискорнию, где на вершине холма они сидели в лагере на карантине.

Дорита потрепала Хайме по пухлой щеке, погладила по голове новорожденную и, прежде чем попрощаться, выдала целый водопад информации о сеньорах Ласарьего. Оба умерли у нее на руках. Сначала донья Лора, за ней дон Даниэль, который ушел в мир иной без каких-либо признаков холеры, но с диагнозом хронического ощущения беды. «От этого средства нет, – сказала Дорита. – Никто не может излечить от несчастья».

Она сама похоронила их в Сан-Ласаро и послала телеграмму каждой из дочерей, которые, конечно же, не могли прибыть вовремя, чтобы положить белый цветок родителям на грудь.

Так обстояла жизнь в те времена.

И так началась новая жизнь для супругов Вальдес.

Они прошли контроль эмиграционной комиссии. Через несколько метров покинули территорию порта, и гул судовых моторов стал доноситься словно издалека. Когда-то Гавана была для них домом, но ни дон Густаво, ни донья Инес не узнавали ни улиц, ни рыночной площади, где продавали разные семена.

Ничего.

Не узнали они и флаг, развевающийся над крепостью Эль Морро[16] первого января 1899 года, дня, когда испанский генерал Адольфо Хименес Кастельянос передал Кубу майору армии Соединенных