Дочери служанки - Сонсолес Онега

для работников. Мельница хранила следы воровских набегов, плантации уничтожили вредители. Они высохли, словно глотка бедняка, словно ее собственная глотка, и отдавали горечью. Она облизала пересохшие губы. Села на большой валун и, обхватив голову руками, вспомнила одну знахарку, умевшую читать по ладоням рук. Ей было четырнадцать или пятнадцать лет, когда мать, донья Лора, привела дочь к знахарке, чтобы та сказала, выйдет ли девочка замуж и родит ли на острове. Знахарка на все вопросы ответила утвердительно: она видит ее дочь замужней и беременной.

Но больше ничего не уточняла.

Ее звали Антонина Варгас.

«Она тогда была молодая, может, еще жива», – подумала донья Инес.

Знахарка была жива, но когда донья Инес придет к ней, та не станет истолковывать линии, которые змейками извивались на ее ладонях. Она скажет ей правду, о которой до того времени молчала.

Глава 10

Семья Вальдес провела первую ночь в имении на грязных матрасах, которые нашлись в комнатах. Они открыли окна, чтобы свежий воздух наполнил помещение, выбили из матрасов насекомых и вповалку улеглись спать. Все, кроме дона Густаво, который при лунном свете пытался развести огонь в патио для изгнания злых духов. Он вынес из дома сломанное плетеное кресло и уселся напротив огня. Попросил прощения за грехи, собственные и чужие. Он хотел божественного искупления вины и посчитал наступившую нищету чем-то вроде оплаты долга. Его пришедшие в негодность земли были ничем иным, как заслуженным наказанием.

«Что еще, Бог мой, что еще я могу отдать в уплату?» – спрашивал он себя.

Когда рассвело, он пошел по дороге, которая вела из имения на кладбище Сан-Ласаро. Идти было тяжело, голова гудела. Он шел, и его трясло от злости. Вены на руках вздулись, шея распухла, каждый шаг отдавался страхом.

«Куда ты идешь, Густаво?» – спрашивала его совесть.

«Куда ты идешь, парень? – спрашивал его старый дон Херонимо. – Не ходи на это кладбище, оно приносит только несчастья».

Дед ненавидел это кладбище. Несмотря на то, что архитектор, получивший заказ на конструкцию усыпальницы, был другом семьи, славный дон Франсиско Агуадо, который придумал систему колоколов, возвещавших о поступлении покойника. Четыре удара большого колокола, если это был взрослый человек, и четыре удара, а потом еще пятый малого колокола, если это был ребенок.

Так была обставлена смерть в Сан-Ласаро.

Дон Густаво отвлекся, вспоминая тех, кто носил такую же фамилию.

Венансио, его слабоумный дядя, который умер первым.

Его отец Педро и его мать Марта, умершие в 1888 году, когда сотня ударов хлыстом и одна пуля изменили его жизнь.

Дедушка Херонимо и бабушка Соле, умершие в 1897 году, через год после его свадьбы и отъезда в Испанию.

И его брат Хуан, последний в колонии, который казался бессмертным, а умер в возрасте всего лишь двадцати четырех лет.

Остров оказался кладбищем семьи Вальдес.

«А что будет, когда не станет меня?» – спросил он вполголоса.

Один, с сокрушенным сердцем, приведенный сюда сложившимися обстоятельствами, он дошел до мраморной доски, на которой прочитал одно за другим имена ушедших из жизни в Сан-Ласаро.

Здесь не было креолки, которая вышла замуж за Венансио, и их маленького сына, но он вспомнил, что, хотя семья их отвергла, дед не возражал против захоронения их тел. Он заметил также, что не было и таблички с именем его брата.

Он поговорил с каждым из умерших. Дона Херонимо ему не в чем было упрекнуть, как и бабушку Соле, которая была истинно святой женщиной в их семье. Он поговорил с отцом и да, ему он во всем признался. Выплеснул все, что накопилось внутри. Он поведал ему, что в Испании у него осталась дочь, зачатая в лоне служанки, и обвинил в этом его. «Мне передалось проклятие твоей крови», – сказал он, как будто это могло смягчить вину. Он также посчитал его ответственным за свое раннее сиротство и за то, что имя его матери запачкано кровью и дурной репутацией.

– По твоей вине! – прокричал он.

Души умерших перевернулись в могилах, услышав его крик.

Венансио он не сказал ничего, а для матери припас последнюю жалобу. Он рассказал ей, что стал отцом двоих детей.

– И ты должна знать, что в Испании я оставил еще одну девочку, – выдохнул он слова, идущие из глубины сердца, едва слышным шепотом, исчезнувшим в тишине.

Он упал, как подкошенный, и ударился головой, так и не получив ни единого знака, указывающего на то, что к нему вернулась вера.

На рассвете охранники кладбища нашли его распростертым на мраморной доске с именами его предков. Они пытались привести его в чувство, били по щекам, брызгали на него водой.

Ничего.

Дон Густаво представлял собой кусок неподвижной плоти.

Они решили погрузить его на повозку. Строили догадки. Никто не ложится на имена чужих покойников, так что можно было предположить: это кто-то из Вальдесов, хозяев имения «Диана»; туда они и привезли его, но было еще так рано, что проснулась только Исабела.

– Это наш сеньор! – крикнула она, увидев его.

Втроем они сняли дона Густаво с повозки и устроили на диване в гостиной.

– Я займусь им, – сказала служанка хриплым от страха голосом.

– Пульс у него есть, – подтвердил один из охранников, после чего оба ушли.

Исабела промыла раны дона Густаво и несколько раз ударила его по щекам, пытаясь привести в сознание. Она никогда не видела, чтобы живой человек был так похож на покойника.

Она расстегнула ему воротничок рубашки и пуговицы до середины груди. Мошкара облепила его руки, рассчитывая напиться крови. Исабела хлопнула в ладоши, и комары испуганно разлетелись, покинув человеческое тело, пахнущее крысами и многодневным потом.

Донья Инес проснулась, когда солнце стало светить ей на веки. Она разволновалась, глядя на своих детей, спавших на матрасах, описавшихся, но не проронивших ни одной слезинки, несмотря на то что их давно не кормили. Она была раздета, но не помнила, чтобы снимала с себя одежду. Она надела рубашку и юбку и спустилась по лестнице, мучимая стыдом и страхом, не понимая, что же с ней произошло.

– Исабела! – крикнула она. – Здесь есть кто-нибудь?

В открытые окна лилось пение проснувшихся птиц. Она миновала кухню и через вестибюль прошла в гостиную, где почти тут же едва не упала в обморок, увидев мужа в состоянии, более подходящем беглому каторжнику. Исабела подхватила ее, прислонила к подлокотнику кресла, сняла фартук и стала обмахивать сеньору, пока у той не выровнялось дыхание.

– Его привезли двое мужчин, но больше ничего не знаю, сеньора.