Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков

Будто подчеркивая такое развитие, международное положение Германии в Европе неуклонно ухудшалось. Во времена Гогенштауфенов и Саксонских императоров Германская империя являлась величайшей державой в Европе, и ни одно сопредельное государство не отваживалось на нее нападать. Теперь же новый натиск чувствовался со всех сторон и Германия превратилась в «срединное государство» (das Land der Mitte).

К XV в. пограничные территории, долгое время считавшиеся немецкими, разорвали свои связи с центром или были поглощены более сильными соседями. Пруссия, завоеванная Тевтонским орденом, отошла к Польше, Богемия отстояла свою независимость, отпали Нидерланды и Швейцария, Франция стала посягать на рейнские земли. «Рейх в его общей совокупности, – писал Герман Онкен, – становился все меньше, его соседи подступали все ближе, внутренние границы теряли свои расплывчатые очертания и приобретали все большую жесткость, а враждебное окружение делалось все более явным со всех сторон». Если бы были лидеры, которые пеклись о национальных интересах, то это состояние уязвимости могло смениться оживлением новых сил, стремящихся к сплочению и росту, а немецкие государства смогли бы свернуть на путь, избранный Англией и Францией, но для Габсбургов Германия имела второстепенное значение. Габсбурги были зачастую энергичными правителями, но семейные интересы не позволяли им направить свой талант на пользу Германии. Благодаря политике выгодных браков они собрали обширные земли от Шельды до Альп и от Испании до Дуная[112].

К середине XVI в. 4/5 всего германского населения стали протестантами – остались только епархии Кёльна и Вюрцбурга, а также Аугсбург и остальная Бавария. Но католической церкви в Германии помог выстоять Триедентский собор (1545–1563). После Вестфальского мира Майнц, Кёльн, Трир, Вюрцбург, Констанц, Бамберг, Мюнстер, Баден, Бавария, Австрия стали католическими. Иезуиты не только ощутимо усовершенствовали программу католических учебных заведений и сделали их жизнеспособными центрами поддержки контрреформации, но своей миссионерской деятельностью в сельской местности, основанием госпиталей для больных и приютов для нищих, а также своими экспериментами в области начального образования для бедных продемонстрировали веру в действенное христианство[113].

Тридцатилетняя война превратилась в гигантский поединок между Австрией и Испанией, с одной стороны, и Францией, Швецией и приморскими державами – с другой, где Германия выступила ареной развернувшейся борьбы за господство. О Тридцатилетней войне вспоминают не из-за подвигов ее великих полководцев, хотя их имена дошли до нас. Однако Питер фон Мансфельд, Альбрехт фон Валленштейн, Густав Адольф, Иоганн фон Тилли, Амброзио ди Спинола и Бернард Заксен-Веймарский не отличались ни стратегическим гением, ни операционным Elan (вдохновением), они вспоминаются как командующие, не способные контролировать жесткую солдатню, которая сделала войну практически неуправляемой.

Немецкое население терпело столь тяжкие страдания, что иногда опускалось до каннибализма в своем отчаянном стремлении выжить. К 1641 г. население Вюртемберга сократилось с 400 тысяч до 48 тысяч, Пфальц потерял 4/5 населения. За последние 18 лет войны только шведские войска разрушили 18 тысяч деревень, а также 1500 городов и 200 замков. Население Германии уменьшилось с 21 миллиона до 13,5 миллионов. По результатам Вестфальского мира под иностранный контроль попали устья всех крупных немецких рек. Поляки завладели балтийским берегом от Мемеля до Вислы, Одер и Везер оказались в руках шведов, Гольштейн и правый берег Эльбы контролировали датчане, устье Рейна стало голландским[114]. По существу, Германия была сама виновата в своей трагедии. Не оправдывая действий Ришелье, Ольвареса, обоих Фердинандов, Густава Второго Адольфа, нужно все же констатировать, возможности создавали не они, а для них. Ответственность за катастрофу лежит на столь многих, что конкретных виновников нельзя определить. В каком-то смысле все люди, обладавшие властью в германских государствах, повинны в страшной апатии, благодаря которой расползлась война[115].

В 1648 г. суверенными в Германии были признаны более 300 немецких государств. В дальнейшем дележка между сыновьями привела к тому, что каждый кусочек носил название родительского государства, к которому присоединяли название его родного города: Гессен-Кассель, Гессен-Дармштадт, Баден-Баден, Баден-Дурлах; помимо Курпфальца и Рейнского Пфальца, существовали родственные княжества Цвайбрюккен, Нойбург, Циммерн и Зульцбах, а в небольшое государство Ангальт, которое было не больше Эссекса, в 1618 г. входило четыре княжества – Цербст, Дессау, Бернбург, Кётен[116].

Поэтому преемники Ришелье рассматривали Вестфальский мир как «один из самых прекрасных драгоценных камней во французской короне». Немецкая раздробленность и беспомощность стали, таким образом, частью естественного европейского порядка, с чем смирились все европейские страны. На Венском конгрессе 1815 г. прусский депутат Вильгельм фон Гумбольдт подтвердил эту точку зрения, говоря: «Мирное сосуществование основывается на сохранении равновесия, благодаря естественной силе тяготения. Совершенно другая ситуация сложилась бы, если вместо крупнейших немецких государств, рассматриваемых в качестве самостоятельных единиц, в ранг европейской державы было бы возведено некое новое коллективное государство… В таком случае никто бы не мог предотвратить превращение Германии, как таковой, в агрессивное государство, чего не может пожелать ни один добропорядочный немец»[117].

Габсбургам в XV–XVI вв. было не до Германии, ведь их империя включала Испанию, Голландию, Балканы. Многочисленные германские владетельные князья получили полную свободу в собственных владениях, почти совершенно не зависящих от центральной власти. Реформация и Тридцатилетняя война окончательно повернули немецкий путь развития в сторону, в отличие от остальной Европы, которая целеустремленно укрепляла единое национальное государство. Уже в этот момент шансы общей немецкой национальной монархии были сведены к нулю. Тридцатилетняя война не просто отрезала Германию от внешнего мира и разрушила самые преуспевающие коммерческие центры страны, но и в самих немецких государствах создала условия, препятствующие росту сильного класса буржуазии. Вместе с тем Германия после Тридцатилетней войны вступила в долгий период мирного существования и начала пожинать плоды того же разнообразия в рамках единой культуры, которое было характерной чертой классической Греции, итальянского Квадроченто и Голландской республики XVII в.

Самым существенным политическим следствием ужасной Тридцатилетней войны (Германия потеряла около 35 % населения) было дальнейшее укрепление патриархального, патерналистского авторитета князей, которые после войны выступили гарантами благоденствия и мира и желанными патриархальными авторитетами, противоположностью которым было не демократическое, представительское устройство, гражданские свободы, а смерть и анархия. Эта война оставила князей единственной силой, у которой мог искать защиты дезорганизованный народ. Казалось, для выживания государства необходима сильная власть; деспотизм показал себя более эффективным на практике, чем самоуправление, бюрократия обеспечивала большую стабильность, чем свободный выбор. Собственно, это и есть «мультиплицирование» государственного авторитета – не его ликвидация или сокращение, а распыление в множестве немецких государств; в каждом из них по отдельности государственный авторитет был весьма силен, а позиции государя очень крепки. Небезынтересно отметить, что хозяйничанье владетельных князей не всегда имело исключительно негативные последствия и