Катастрофа 1933 года. Немецкая история и приход нацистов к власти - Олег Юрьевич Пленков

Специфику немецкого экспансионизма определило центральное геополитическое положение Германии. Немецкий историк Эрих Нольте остроумно выделил три разновидности экспансионизма. Первая разновидность – это планомерный захват заморских территорий венецианцами, испанцами, португальцами, голландцами, англичанами; вторая – это территориальные захваты русских и американцев; и третья – это прусская восточная колонизация. Первая ввергла народы всех четырех континентов в лихорадку мировой цивилизации и осязаемого длительного выигрыша она не принесла. Американцы и русские наступали на безлюдные или населенные людьми более низкой культуры области, создавая собственные империи, но цена их была велика – силы многих поколений людей ушли на это, что и обусловило пресловутое американское и русское бескультурье. Прусская же восточная цивилизация в первой фазе была аннексионистской, а во второй в отношении христианских народов эта колонизация имела значение как средство внедрения более высокой формы экономической и политической организации[138]. Иными словами, она имела большое цивилизаторское значение, в отличие от русских территориальных захватов в Восточной Европе.

Так, по решению Венского конгресса 1815 г., участники раздела Польши обязались сохранять национальную культуру и язык поляков. Прусский король Фридрих Вильгельм II распорядился присоединить новую провинцию Познань на правах великого герцогства. Была заключена личная уния прусского короля и великого герцога Познани. Герцогству предоставлялась ограниченная политическая и культурная автономия. Штатгальтером Познани стал польский дворянин Антони Радзивилл, который был женат на прусской принцессе. Король Пруссии в 1815 г. отменил крепостную зависимость крестьян, что было распространено и на польских крестьян. Большая часть чиновников-поляков при Радзивилле осталась на своих местах, польский язык стал вторым официальным языком наряду с немецким. Радзивилл был крупным меценатом и эстетом и при нем в Познани процветал университет, ставший значительным культурным центром поляков. Только после подавления польского восстания 1831 г. русскими войсками в Польше настала реакция. В Познани вместо великого герцога стал править назначенный из Берлина оберпрезидент Эдуард Флоттвелл, который стал всячески утеснять поляков, настало время реакции[139].

Пруссия во многом обусловила и немецкую переселенческую волну в Восточную Европу. Переселение это носило сугубо добровольный и мирный характер: дунайские швабы, саксонцы Семиградья, немцы Галиции, Буковины, Бессарабии и Добруджи, Крыма, Кавказа, Волги попали туда, где они жили не вследствие завоевательных походов и войн, а по приглашению тех, кто владел землей, и к взаимной выгоде. Поселенцев специально приглашали в земли, по каким-либо причинам пришедшие в запустение, для того, чтобы они их освоили в хозяйственном отношении и обеспечили лояльность этих территорий владельцам. Первое письменное упоминание о таком предложении относится к 1192–1196 гг., когда саксонцы были приглашены в Семиградье осваивать лежащие в запустении земли. Точно также венгерский сейм в Пресбурге (Братиславе) в 1723 г. создал правовые основания для немецкой колонизации вследствие того, что после войны с турками придунайские земли лежали в запустении и поселенцы должны были вдохнуть в них жизнь. Тоже и Екатерина II неоднократно призывала немцев селиться в неосвоенных землях вновь присоединенного к империи юга России. Поселенцы никого не теснили: на этих землях вследствие войн, междоусобиц, катаклизмов народу практически не было и первоначально места хватало всем[140]. Поселенцы очень много сделали для освоения новой родины: они осушали болота, превращали лесные дебри в пашню, поднимали степную целину. Необходимые для этого знания и технику они принесли с родины, связи с которой долго не порывались.

Расселение солдат и крестьян в восточных пределах рейха практиковалось также Фридрихом Великим, в вильгельмовской Германии подобная связь меча и плуга продолжалась, принимая порой прямо расистские черты. В Первую мировою войну эта традиция была продолжена – даже перед лицом поражения в 1918–1919 гг. фрайкоровцев вербовали с обещаниями дать земли в Прибалтике. Многие из тех солдат служили в гитлеровском вермахте во Вторую мировую войну во вспомогательных и комендантских частях. В Веймарскую республику правительство целенаправленно проводило национальную политику и политику сохранения немецкого народа на восточных территориях[141].

Прусская служебная этика

Но гораздо важнее, чем прусский империализм (если под империализмом понимать готовность к неограниченной внешней экспансии) и прусский милитаризм[142] («милитаристскими» в XVIII в. были, по сути, все европейские державы), были особенности этической эволюции Пруссии. Можно ли свести милитаризм только к феномену немецко-прусской истории? Очевидно нет, поскольку многие исторические эпохи у разных народов подпадают под подозрение в милитаризме – Александр Македонский, Спарта, Чингисхан, Кромвель, европейские монархии XVII в. (Швеция, Россия, Франция), Наполеон, Франция в период дела Дрейфуса, Япония в первой трети ХХ в. Все эти феномены выказывают полное родство с милитаризмом. В Пруссии со времен Реформации утвердилась особая форма протестантизма – лютеранство, которое во многом определило дальнейшее развитие страны. В соответствии с учением немецкого социолога Макса Вебера, в основе всякого политического сознания лежит религиозное сознание. Наверное, так оно и есть, иначе не объяснить феномен Пруссии. Крайне любопытно, что на подобную зависимость указывал в «Заметках по русской истории XVIII в.» А. С. Пушкин, который писал о православной церкви: «Греческое вероисповедание, отдельное от всех прочих, дает нам особенный национальный характер»[143]. То же можно сказать и о лютеранстве.

Великий инквизитор в «Братьях Карамазовых» Достоевского высказывал сочувствие к бедному, одинокому, страдающему человеку, который должен держать ответ перед Богом, не имея за собой никакой поддержки, опоры. При этом инквизитор признает, что последовал искушениям Сатаны в полном сознании, потому что знает, что человек по природе зол и низок, это трусливый бунтовщик, которому нужен господин, и потому что лишь священник римской церкви находит мужество взять на себя всё проклятие, которое связано с такой властью. В этой связи наиболее существенным в католицизме является то, что в нем ответственность социализируется, на место личной ответственности встает религиозный коллективизм. Реформация же считала это неоправданным снижением, дискредитацией божественной справедливости: никто и ничто не может снять ответственность с человека, считали протестанты. В этом подходе кроются настоящие причины буржуазного индивидуализма, особой, отличной от католицизма, этики. Учение о предопределении сделало протестантизм более мрачным, менее оптимистичным, чем католицизм, поэтому распространенный тип католика – это оптимист, открытый миру, взирающий на природу как на царство блага. Знаток немецкой культуры Вилли Гельпах писал об оптимизме, радостном восприятии жизни католиками: «Очарование немецкого юга, Вены, Мюнхена, магия Италии, атмосфера Парижа основываются на этом оптимистическом восприятии жизни, к которому церковь относится не просто терпимо, она сама является его причиной»[144].

Но протестантизм неоднороден: лучшие устремления Реформации возникли в Германии, но они утвердились и развились в Англии, а затем были перенесены в Америку,