Верхом на ветре - Лючия Сен-Клер Робсон

Среди воинов поднялся ропот против Помета Койота, с отчужденным видом сидевшего на коне. И тут, словно знак, посылаемый богами, шальная пуля угодила в коня Помета Койота и убила его на месте. После этого уже никто не решался атаковать поселок. Остаток дня и весь следующий день они осаждали охотников, укрываясь за телегами, грудами шкур, кустами и ограждением загона. Наконец разочарованные воины начали разбегаться, побежденные меткой стрельбой и дальнобойными ружьями охотников. Помет Койота нашел себе другого коня и снова оказался на гребне холма. Он злобно смотрел на разъяренных вождей, окруживших его. Куана увидел, как один из них, сжимая в руке хлыст, приблизился к шаману.

— Я не виноват, что атака провалилась! — крикнул Помет Койота. — Шайен убил перед боем скунса! Он разрушил мою магию!

Его конь попятился от надвигавшихся на него людей.

«Возможно, сегодня умрет еще один скунс», — Куана развернул коня. Он вернется на Столбовую равнину. Здесь ему больше нечего делать.

В здании у подножья холма охотники потихоньку расслабились. Острый запах пороха выветривался, и кто-то сбегал к колодцу за водой. В салуне по-прежнему пахло немытыми телами, и этот запах от пережитого страха лишь усилился, но люди к этому привыкли.

— Бэт, дай мне свое ружье, — сказал Диксон.

— Зачем оно тебе? Индейцы отступили.

— Я вижу нескольких вон на том холме.

— Ты спятил, Диксон! Ты в них не попадешь! До них добрая миля!

— Спорим?

— Ну, давай. — Мастерсон пустил по кругу свою модную черную шляпу-котелок, в которую мужчины принялись кидать деньги.

Диксон прищурился и тщательно прицелился.

Куана увидел маленькое облачко дыма, вырвавшееся из окна салуна. Воин с кнутом упал еще до того, как до них донесся слабый звук винтовочного выстрела. На этом бой закончился. Индейцы рассеялись, окончательно деморализованные оружием, способным попасть в человека с расстояния в милю.

Близилась ночь. Мороз пробирал до костей. Ветер выл среди колонн и бесформенных глыб в узком ущелье у каньона Пало-Дуро. Куана поплотнее закутался в бизонью шкуру и присел на корточки поближе к уступу скалы, дававшей ему укрытие. Здесь, на высоком склоне каньона, он был один. Ниже, вдоль замерзшей реки, сгрудилась сотня типи. Только черные жерди, торчавшие из почерневших шкур вокруг дымового отверстия, выделяли жилища на фоне снега, покрывавшего все вокруг. В роще табун коней объедал кору с голых тополей. От мерзлого дерева лошадиные рты были расцарапаны в кровь, а земля под животными посерела от усеивавших ее обломанных веток. Но Куана был слишком далеко, чтобы видеть капли крови, падавшие с морд животных.

На другой стороне каньона, на таком же уступе, Куана уловил слабое движение — это был один из его часовых. Воины несли караул. Тем не менее он чувствовал себя одиноким и покинутым. Он выслушал участников совета, но решение нужно было принять самому. За этим он сюда и пришел, словно с высоты мог яснее увидеть будущее, прошлое и настоящее.

Куана смотрел сверху на неподвижную, безмолвную деревню. Он знал, что там остались люди, что они собрались у костров и полупустых котелков. Котелок его собственных жен и детей тоже был почти пуст. Они ели мясо собственных павших лошадей. Каждое утро мальчики протаптывали в снегу тропинки к табунам и подбирали умерших животных.

Замерзшие конечности приходилось отпиливать от туш. Но Куана хотя бы не слышал рыдающих от голода младенцев.

Стоял март тысяча восемьсот семьдесят пятого года. Самая холодная зима на людской памяти миновала. В этот день отряд, отправившийся на поиски продовольствия, вернулся с телом Испанца. Его нашли одетым лишь в набедренную повя жу и мокасины. Он стоял, закинув руку на спину любимого боевого коня. И он сам, и конь промерзли насквозь. Снег осыпался с вьющихся седых волос, когда его сняли с вьючной лошади. Куана мысленно обратился к нему: «Здравствуй, старый друг моего отца. Ты покинул резервацию и виски, чтобы умереть здесь с нами. Ты предпочел покориться зиме и прерии, но не белому человеку».

Куана позволил себе на мгновение мысль о самоубийстве, но понимал, что не может этого сделать, каким бы простым ни казалось это решение. Он еще нужен семье, нужен племени. Но в условиях отчаянной нужды он чувствовал себя совершенно беспомощным. Плохая Рука со своими солдатами не давал покоя квахади всю осень и всю зиму. Собственные солдаты Маккензи мерзли, голодали и изнывали от жажды, проклиная командира, но им хотя бы не надо было защищать женщин и детей. Они могли постоянно находиться в патрулях, сгоняя племена с насиженных мест и заставляя их спасаться бегством даже в совершенно невыносимую погоду. Куана и его воины привязывали более слабых членов племени к коням, чтобы те не упали, потеряв сознание от холода и истощения. Двигаясь сквозь ревущий северный ветер, Куана нередко пускал в ход кнут или колотил луком своих воинов, которые ложились в снег и отказывались идти дальше. В течение дня снег таял, а к ночи замерзал блестящей ледяной коркой. Куана натирал сажей глаза детей, чтобы защитить их от ослепительного блеска снега, но от этого было мало толку. Открытые части их лиц распухли и покрылись волдырями. Глаза почти не открывались. Губы высохли и потрескались, а кожа слезала клочьями. Когда температура упала ниже двадцати, начали отваливаться отмороженные пальцы на руках и ногах.

Сугробы росли на глазах, и когда они достигли четырех футов, даже взрослому мужчине стало не под силу пробивать в них тропу. Приходилось ползти на четвереньках, ставя руки и ноги в ямки, оставленные впереди идущими. После того как участок тропы проползали двадцать или тридцать человек, снег оказывался достаточно утоптанным, чтобы могли пройти лошади и мулы. Весь скот пал еще в начале зимы — задохнулся от густого мокрого снега.

Непостижимым образом Куане все время удавалось на шаг опережать неутомимого Маккензи. Другие отряды оказались не столь везучими или изобретательными. К тому же их всех предал Хосе Тафойя. Худой старый команчеро сделал это не по своей воле. Когда Плохая Рука поймал его, тот прикинулся, что ему ничего не известно о местонахождении команчей. Но Маккензи отбросил в сторону любезности цивилизованного человека. Он приказал подвесить Тафойю на высоко задранном дышле фургона и держать его там, пока его память не просветлеет. Хосе был достаточно умен, чтобы запомнить тропы и убежища квахади.

Маккензи теперь не пытался угонять захваченных лошадей в форты. Когда он атаковал самый большой из оставшихся