Будь что будет - Жан-Мишель Генассия

и снабжения. По радио диктор зачитывал бодрые коммюнике, уверяя, что Вейган воспользуется тактикой Жоффра при битве на Марне и оттеснит немцев. Девять дней на пляжах вокруг котла у Дюнкерка шли отчаянные бои. Вдали от фронта мирные жители ничего не знали о жестокой битве, неравенстве сил и о том, в каком аду оказались четыреста тысяч солдат союзных войск, которых окружили и обстреливали люфтваффе. Газеты и радио не сообщали подробностей о реальной ситуации. Истина просачивалась по каплям – англичане загрузили на корабли в первую очередь своих, бросив горы техники. Итог операции был ужасающий: сорок тысяч человек погибли на побережье, сотни наспех похоронены под табличками «неизвестный», пять тысяч утонули во время эвакуации. Похоже, Франция оказалась на грани краха, и стало невозможно отличить правду от пропаганды. Очевидно лишь одно – разгром и поражение страны. Мадлен не знала, убит Шарль или находится в числе тридцати пяти тысяч французских пленных.

А потом – тишина и пустота.

Мадлен не стала тешить себя иллюзиями, она сделала себе внушение и перестала надеяться, потому что надежда убивает – французские и бельгийские солдаты, которых не добили на побережье, утонули при попытке доплыть до корабля в Англию, тех же, кто поднялся на борт, тут же отправили обратно в Брест и Шербур, чтобы продолжить сражаться в бретонском редуте, где наблюдался все тот же распад, разгром и всеобщее бегство. И большое облегчение – перемирие. Мы живы, а это главное. Но когда звонил телефон, Мадлен невольно бросалась к нему, бежала из глубины сада, взлетала по лестницам, чтобы снять трубку, однако всякий раз ее ждало разочарование, и она поняла, что надежда сильнее всего на свете. Поэтому она и не покинула Сен-Мор, когда все уезжали, она хотела быть здесь, когда раздастся звонок – а он раздастся, – и плевать ей было на то, что немцы продвигаются вперед и уже входят в Париж. Перед Министерством национальной обороны и войны на бульваре Сен-Жермен выстроилась очередь женщин, вымаливающих известия о мужьях или сыновьях, она огибала здание и тянулась еще на двести метров, но эти несчастные натыкались на невидимую стену: военные ничего не знают, а тревоги жен – не их забота; Мадлен с Даниэлем заняли очередь, выстояли три часа, когда по колонне из уст в уста пробежал говорок, Им до нас нет дела, мы их не интересуем. Рухнула последняя надежда, толпа отчаявшихся женщин рассеялась. Что еще остается, кроме как плакать поодиночке? Не знать правды – худшая из напастей, ибо неведение разъедает, подобно раку. От Красного Креста толку оказалось больше, чем от французской армии, там утверждали, что Шарля нет среди пленных, но это означало, что он остался на побережье, лежит в безымянной могиле или на дне морском.

Мадлен и Ирен не только появились на свет в один день и родили детей с разницей в десять минут – обе твердо верили в знаки судьбы, и вот появилось еще одно сходство, пусть и трагическое, которое сделало их чуть ближе, хотя они и редко об этом говорили. Мы сестры по несчастью, обронила Мадлен, предложив Ирен поселиться у нее на втором этаже, поскольку в доме царила жуткая тишина, но ведь у Ирен были еще малышки, и она ответила, что не может бросить их на Вивиан, а на самом деле ей хотелось возвращаться после работы домой, где было не так просторно, совсем не шикарно, но там ждали дочки, мама, некое подобие жизни, там можно было говорить о бытовых вещах, которые их волнуют, слушать, как сестры рассказывают о школе и веселятся, несмотря ни на что, ужинать в кругу семьи за столом, во главе которого лежит кольцо для салфетки Жоржа и стоит его тарелка, ждет, когда он вернется. У Янсенов Ирен оставалась прислугой, несмотря на доброту Мадлен и ее странное желание, чтобы они были как сестры.

В июле те, кто бежал от вторжения, начали возвращаться – как жить вдали от дома? С каждым днем людей становилось все больше, и жизнь потекла своим чередом, словно ничего не случилось. Вирели тихо отсиживались в Динаре, дважды связывались с Мадлен, уговаривая приехать вместе с Даниэлем, но та отказывалась – не хотела, чтобы ее видели в слезах, к тому же лето выдалось не слишком жаркое, словно бесконечная весна, и так приятно было сидеть в своем саду, что уезжать совсем не хотелось. Она так и лежала в шезлонге, ничего не делая, спрятав глаза за солнечными очками, и целыми днями думала о Шарле. Как она теперь будет без него?

В понедельник, двадцать третьего сентября, приехав к Мадлен, Ирен застыла на пороге – ее встретила песенка Шарля Трене «Небо полно радостью, а ночь – ароматами», и она поразилась, услышав столь веселую мелодию в столь печальном доме. Сидя в гостиной, ее хозяйка слушала на граммофоне «Волшебную дорогу» и подпевала, стараясь успеть за энергичным ритмом. Словно по волшебству, Мадлен вновь стала веселой и живой, она решила обновить свой гардероб – у нее было лишь одно маленькое черное платье, совершенно неинтересное, а остальные все неказистые; кутюрье, у которых она одевалась, закрыли магазины, и ничего не оставалось, кроме как отправиться вместе с Ирен по магазинам тканей, куда она ни разу не заходила. С полок все было сметено, но на третьем этаже «Бон Марше» Мадлен напала на золотую жилу – нашла рулон черного крепдешина с великолепным отливом и настоящий шотландский твид того же оттенка. Сколько метров нужно на платье? – спросила Мадлен.

– При такой ширине и с рукавами лучше взять три, – ответила Ирен, ужаснувшись цене за метр.

– Правда? – воскликнула Мадлен. – Ткань хорошего качества, возьмем и на вас тоже, будет в подарок от меня.

– Мне не нужно, я не ношу траур.

Мадлен настаивала, уговаривала, но Ирен не поддавалась, Жорж скоро вернется, ему не понравится, что я его похоронила, он увидит меня такой, как всегда, то есть в светлом.

– Знаете, Ирен, я, к несчастью, полагаю…

Не успела она закончить, как Ирен развернулась и исчезла в толпе посетителей. Мадлен возвела глаза к небу, задумалась и посмотрела на продавщицу, Я возьму по шесть метров каждой. Отныне одна весело и с изяществом носила траур, другая же носила яркие цвета и скорбь всего мира на плечах.

* * *

Арлена и Даниэль растерялись от избытка материнских страданий, но что такое смерть без похорон, когда тебе двенадцать лет? Неясный туман, который чуть приглушает твою веселость и быстро рассеивается. Оба выискивали в себе