Шпион - Артур Батразович Таболов

– Зовите меня Азой.

– Договорились. А вы меня Джорджем.

– Хотите чаю, Джордж? У вас в Англии замечательный чай, в Москве такого нет.

– Спасибо, не откажусь. Скажите, Аза, как вы познакомились с Григорием? Где это было – в Осетии?

– Нет, в Москве. Я училась в химико-технологическом институте, а он заканчивал училище имени Баумана. Нас познакомила его сестра Нина. Осетин немного в Москве, они стараются поддерживать знакомство. Через полгода мы поженились, еще через год родилась дочь.

– Нина сейчас в Москве? Вы с ней переписывались?

– Она вышла замуж за Мишу Клыкова, он тогда был курсантом Бронетанковой академии. После войны его командировали в СВАГ, несколько дней он жил у нас в Берлине. Нина осталась в Москве, ему не разрешили вызвать семью.

– А с родственниками в Осетии вы поддерживали связь? Со своими или с родственниками мужа?

– Нет. До войны переписывались, потом письма перестали приходить. Что с ними сейчас, не знаю.

– Когда вы узнали, что Григорий решил уйти на Запад?

– В самолете, который летел в Лондон. Даже в машине, когда мы ехали в Западный Берлин, я не знала, куда мы едем.

– Неужели он не делился с вами своими планами?

– Нет. Осетинские мужчины не нагружают женщин своими проблемами. У нас это не принято.

– Разве вы не замечали, что с ним что-то происходит?

– Замечала. Он и вообще-то не очень разговорчивый, а в последнее время совсем замкнулся, ушел в себя. Очень много работал, допоздна печатал на машинке какие-то статьи, отчеты. Я чувствовала, что он специально загружает себя работой, чтобы ни о чем не думать.

– И вы ни разу не спросили, что его тревожит?

– Нет. Если бы захотел, сам рассказал. А приставать к мужу с расспросами – не дело. Осетинские женщины никогда так не поступают.

– Аза, познакомьте меня с какой-нибудь осетинской женщиной. Я бы на ней женился, мне очень нравятся их обычаи.

– Это вы так шутите, Джордж? Где в Лондоне я найду вам осетинскую женщину?

– Вы сказали, что Григорий замкнулся в последнее время. В последнее время – это когда?

– После возвращения из Москвы. В апреле его вызывали на совещание в Кремль. В совещании принимал участие Сталин. После этого Григория как подменили.

– Что он рассказывал о совещании?

– Ничего, это секретные дела. Только сказал, что Сталин спросил его по-осетински, не забыл ли он родной язык.

– Сталин – по-осетински?

– Да. В Осетии считают, что Сталин осетин. Мать грузинка, а отец осетин. И очень этим гордятся.

– Почему гордятся?

– Ну как? В Англии же гордятся тем, что Черчилль англичанин? Любому народу лестно иметь своим соотечественником великого человека. Осетины не исключение.

– Григорий тоже считал Сталина великим человеком?

– Конечно. Специально мы об этом не говорили, но это подразумевалось. В Советском Союзе все так считают.

– Что еще Григорий рассказывал о совещании в Кремле?

– Больше ничего. Через несколько дней он немного выпил, и его как прорвало. Рассказал, что ночью видел в Москве очередь у булочной. За хлебом. Человек в двести. И у мальчишки лет восьми на ладони была цифра химическим карандашом – 126. Это номер очереди. Он несколько раз повторил: «Сто двадцать шесть! Сто двадцать шесть! Ты поняла? У них дети ночами в очередях за хлебом стоят, а они хотят тратить десятки миллионов рублей золотом на оружие! Не навоевались, мало!»

– Кто «они»?

– Не знаю, он не сказал. Эти, в Кремле.

– Сталин?

– Наверное, без него ничего не делается.

– Спасибо, Аза, за чай. Извините, что отнял у вас столько времени. Что сказать Григорию?

– Скажите, что у нас все хорошо. Белла, иди сюда. Познакомьтесь, Джордж, это наша дочь Белла. А это майор Джордж Хопкинс. Он скоро увидит папу. Что ему передать?

– Что мы по нему очень скучаем. Мама не плачет, а я часто плачу…

21

Слухи о том, что подполковника Токаева вызывали на совещание в Кремль, быстро распространились по Карлсхорсту. Григорий чувствовал, что отношение к нему изменилось, стало более уважительным и вместе с тем как бы настороженным. Генерал-лейтенант Куцевалов был очень недоволен тем, что его не включили в состав правительственной комиссии. Он считал, что это из-за Токаева, плохо отозвавшегося о нем на совещании с членами Политбюро. Главноначальствующий СВАГ маршал Соколовский был раздражен другим. Получив постановление Совета Министров, подписанное Сталиным, он вызвал Токаева.

– Ты знаешь, что тебя назвали полковником?

– Нет, я не видел постановления.

– Назвали. И что мне прикажешь делать? Тебе только недавно дали подполковника. И сразу давать полковника? Я не против. Но назови какую-нибудь причину для присвоения тебе внеочередного звания. Чем ты так отличился?

– Ничем, товарищ маршал. В постановлении это написали по ошибке.

– Товарищ Сталин не ошибается!

– Ошиблись в секретариате правительства, там ошибаются.

– И что мне им написать?

– Напишите, что подполковник Токаев от внеочередного звания отказался. Считает, что еще не заслужил. А лучше ничего не пишите, вы не заметили ошибки.

Маршал Соколовский долго хмурился и наконец кивнул:

– Так и сделаю. Свободен, Токаев. Иди служи.

Комиссия должна была представить отчет правительству не позднее 1 августа 1947 года, но еще месяца за два стало понятно, что отчета не будет. А вместе с ним не будет ответа на главный вопрос, поставленный правительством перед комиссией, – возможна ли в принципе реализация проекта Зенгера.

И не потому, что комиссия не работала. Регулярно собиралась в одном из залов администрации СВАГ в Карлсхорсте, две немки-стенографистки протоколировали выступления, которые потом переводили на русский язык и перепечатывали. Один экземпляр передавали генерал-полковнику Серову, который был председателем комиссии, но на заседание пришел всего раз. Еще один посылали в Москву члену комиссии академику Келдышу, начальнику НИИ-1, головного научно-исследовательского института Министерства авиационной промышленности, занимавшемуся ракетами. Никакого интереса к работе комиссии Келдыш не проявлял, его институт активно сотрудничал с Королёвым, руководившим центром в Капустином Яру, где изучали немецкие «Фау-2» и пытались создать свою ракету. Второй член комиссии, профессор Кошкин, специалист по рабочим процессам в воздушно-реактивных двигателях, в Карлсхорсте иногда появлялся, но участия в обсуждениях не принимал, так как немецкого языка не знал.

В комиссию, которую собрал заместитель председателя подполковник Токаев, входили пятнадцать немецких инженеров, имевших отношение к программе Вернера фон Брауна. Наиболее подготовленным из них был профессор Ланге, человек болезненно самолюбивый, совершенно нетерпимый к чужому мнению. Но Ланге и другие немцы участвовали в программе фон Брауна лишь на вторых и третьих ролях и квалифицированно оценить проект Зенгера не могли. Досье комиссии пухло от протоколов, а от