Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

– Не так просто все сие, Кириллушко! – остановил расходившегося было опять послушника своего старец Михаил. – Вишь, и палаты владычные сгорели в Кремнике, иконы и книги исшаяли, камянны церкви и те закоптели непутем, колокола попадали, которые и расколоты! Потребны кровельные мастеры, плотники, каменотесы, литейные хитрецы, потребны и живописных дел искусники. И всем надобна плата!

– Дак что ж он тогда грека Феофана изверг из города? – возразил Кирилл. – Мыслю, не зело много понимает наш Пимен в мастерстве живописном!

– Выученик твой, Михаиле, с горем скажу, глаголет истину! – отозвался игумен Федор, обращаясь ликом к Сергию. – С Пименовыми поборами ересь стригольническая паки возросла в людях! Хотя и то изреку, что корни прискорбного заблуждения сего зело древни и уходят в ересь манихейскую, так или иначе зримо или прикровенно смыкаясь со взглядами всех услужающих сатане!

Федор, волнуясь, заговорил об учении персидского пророка Мани, о борьбе злого Аримана со светлым Ормуздом и о победе Аримана, в результате чего, по словам Мани, свет был разорван и пленен, а зримый нами мир – беснующийся мрак, обреченный уничтожению. И что все богоборческие секты, будь то павликиане, богомилы, катары, альбигойцы, до наших стригольников, пошли именно отсюда.

– Великий Феодосий за принадлежность к сему учению присуждал к смертной казни! Имена им различны, суть одна!

И у всех у них такожде, как и у наших стригольников, были приняты во внешнем поведении воздержание, подвижничество, нестяжание и нищета, и все они признавали в мире двойственную природу – Бога и дьявола, причем дьявол сказывался творцом зримого мира. И все они, как донатисты, отрицали обряды святой церкви, таинства, священство, указуя, и, увы, справедливо указуя, на сугубые пороки тогдашних латинских князей церкви, прелатов, кардиналов, епископов, на разврат и роскошь папского двора, на продажу церковных должностей, отпущение грехов за плату и многая прочая… И изо всех сил соблазнительных для простецов учений проистекали, в конце концов, сугубые злодействия, кровь и кровь, плотская погибель и конечное ослабление в вере, а там и сущее служение сатане как владыке мира сего! Уже иные из соблазненных богомилами христиан боснийских, утеряв веру во Христа, начинают обращаться к учению Мехметову.

– Таковая судьба грядет и нам, ежели не покаемся! – мрачно подытожил Кирилл. – Нету твердости в вере! Понимают ли, где добро, и где зло, и где путь праведный? Ведают ли, что отпавший веры своей попадает в услужение сатане? Егда начнут братию свою жарить на кострах, жрать человечину, насиловать, пилить и губить младенцев во славу нового бога своего, тогда лишь поймут, ежели не поздно станет уже прийти к пониманию!

– Все сии, – подхватил Федор, – поменяли местами добро и зло, называя добром разрушение, гибель и ложь!

– Но не можно ли тогда допустить, – медленно выговорил Кирилл, уже почти забывший и про наставника своего, и про сан игумена, как-никак принадлежащий Федору, – не можно ли допустить, что и дьявол участвует в жизнесозидании, уводя в ничто отжившее здесь, на земле?

– Так мыслят многие католики, а богомилы утверждают, что и сам видимый мир создан дьяволом! – горячо возразил Федор. – Но ежели бы было так, выходит, что дьявол, по-ихнему, побеждает сам себя, ибо победа сатаны – суть полное уничтожение сущего мира, то есть своего же творения. И человек, взявшийся служить по слову сатаны токмо плоти своей, неизбежно губит окрестный мир! А допустить, что одоление дьявола доступно человеку без Божьего на то изволенья, без церкви, без обрядов сущих, не можно никак!

– Тайна сия велика есть! – высказал старец Михаил, с воздыханием присовокупивши: – Надо работати Господу!

– Как странно! – задумчиво вымолвил Федор после наступившего молчания. – Признающие мир созданным Господней любовью берегут окрест сущее и живую тварную плоть. Те же, кто почитают сатану творцом сущего и ему служат, стремятся, напротив, разрушить зримый мир и погубить братию свою! И, даже отвергая и Бога и сатану, признавая себя самих единым смыслом творения – есть и такие! – все одно служат уничтожению, ибо не берегут, но сокращают зримое, как бы отмщая сущему миру и себе самим за неверие свое!

А Сергий молчал. И в молчании его паче слов прозвучало: нам, верным, надобно творить токмо добро. И не превышать себя мудростью паче Всевышнего!

– А что речет его мерность? – вновь подал голос Михаил.

– В послании патриарха Нила сказано токмо о симонии, – отозвался Федор.

– Ты чёл? – вопросил Сергий, острожевши лицом.

Пеклись хлебы. Сытный дух тек по избе. Высокий голос Федора звучал в полутьме отчетисто-ясно, и уже одетая сажей хлебня приобретала незримо все более облик катакомбного подземелия первых веков христианства, где немногая горсть верных обсуждает судьбу церкви Божией перед лицом гонений от всесильных императорских игемонов. Во все столетия жизни своей не количеством призванных, но токмо высотою духовности победоносна была церковь Христова!

И здесь, из четвертых председящих, один станет памятью и надеждою всей страны, другой освятит пустынножительным подвигом своим просторы Заволжья, основавши знаменитый впоследствии Кирилло-Белозерский монастырь, третий возглавит Смоленскую епископию и будет духовно окормлять град, из коего многие и многие изыдут в службу государям московским, а четвертый, племянник Сергиев, Федор, станет биться в далеком Константинополе за независимость от латинян русской православной митрополии, продолжая труд покойного Алексия, и окончит дни свои архиепископом града Ростова… А где, на какой скамье, под каким пологом дыма сидят ныне эти четверо, в руках которых грядущие судьбы Русской земли, разве это важно? И разве не к вящему прославлению сих старцев и самого главного из них – преподобного Сергия – днешняя сугубая, почти нищенская простота синклита сего?

Глава пятая

– Его мерность патриарх Нил пишет многие похвалы Дионисию, – сказывает Федор, – являя его мужем исхитренным в мудрости книжней и Писании. А о прочем лишь то, что отлучающий себя от соборной апостольской церкви отлучается от самого Христа. «Кому, какой церкви отпадаете вы? – пишет святейший патриарх. – Латинской? Но и сия стоит на мзде! Тем сугубейшей, что папа распродает за мзду отпущение грехов, заменивши тем самым самого Господа!.. Аще ли отлагаетися от церкви виною того, что пастыри на мзде поставлены, то уже и Христа самого отвергаетися, яко еретицы есте. Как же, по вашему слову, Христос днесь на земли церкви не имат, ежели речено Спасителем: „С вами есть до окончания века!“» – Федор, по навычаю тогдашних книгочеев, раз прочтя, запомнил патриаршье послание почти наизусть. – О прочем,