Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

все еще не принял грека, имело для Пимена, как кажется, большее значение, чем все увиденное им воочию. На уходе, впрочем, Пимен приказал оставить все как есть, не лишая художника монастырской руги.

Таковы были дела изографа, когда епископ Дионисий, вернувшийся из Царьграда, появился на Москве.

Дионисий приветствовал Феофана как старого знакомца и живо перезвал к себе в Нижний – поновлять обгоревшие росписи во святом Спасе.

На отъезд мастера набежало много новых знакомцев. Пили отвальную, прошали не забывать.

Епифаний, попеременно бледнея и краснея, попросил:

– Отче! Ежели будет у тебя мал час, напиши мне Софию Цареградскую! Со всеми переходами и с бронзовым Юстинианом на коне!

Феофан улыбнулся ему:

– Всего изобразить не можно, но очерк храма я тебе напишу.

(Рисунок этот, созданный прямо на глазах, долго хранился потом, неоднократно списываемый московскими изографами, и списки эти, как полагают исследователи, дошли до нас в составе лицевых сводов.)

Вот о чем, о какой потере для художества московского толковали иноки в Симонове монастыре в день прихода туда игумена Сергия, так в этот раз и не встретившегося с греческим изографом. А юный Андрей Рублев познакомился с Феофаном много позже, когда тот вторично, и уже навсегда, воротил на Москву.

Глава восьмая

Новую ссору с Олегом Рязанским затеял Дмитрий в бессилии злобы сразу после Тохтамышева нашествия.

Избавившись от Киприана и не обретя помощника в Пимене, великий князь тонул в суедневных делах.

Татары требовали увеличения дани, и надо было соглашаться на дань, дабы избегнуть нового набега. Мелкие князья, почуяв ослабу, тянули поврозь. Не хватало всего – леса, хлеба, лопоти, серебра. И он, Дмитрий, был в ответе за всю землю, весь язык русский, а выгнав митрополита, и за духовное окормление русичей, в чем ему права были вручены самим Господом, во что Дмитрий верил, и верил свято. О том и покойный батька Олексей баял ему не единожды!

При этом большое путалось с малым, хворали малыши, недомогала простуженная в бегах Евдокия. Хитрые фряги мешали сурожской торговле. Соли и той не было вдосталь, и в оттепель под Рождество пропало неисчислимое количество пудов свежей мороженой рыбы. А бояре ссорились друг с другом, хотя и дружно отстраивали Москву. «На свое хватает серебра! – думал князь, тут же и окорачивая себя: – Пусть строят! Будет что защищать!» Сам домовитый, это князь понимал хорошо. И все же от бухарских ковров и от многоцветных изразцовых печей, как и от драгоценной белой посуды из далекого Чина, ныне приходило отказываться. И все это было сполагоря, суета сует, лишь бы не потерять главного: великого княжества Владимирского, ставшего Московским!

Власть определяет все: зажиток, силу княжества, независимость церкви русской от угрожающего многоликого натиска латинов. И само бытие языка русского, как верил Дмитрий, впрямую зависело от того, сохранит ли он власть в Русской земле. Пото и на Олега Рязанского посылал рати! Оправдывал тем себя, чуя, что с Олегом зарвался и был не прав, хоть и толкали его Акинфычи, всем кланом толкали на эту прю!

Вечерами, когда стихала упорная работа топоров, проходил в изложню, в покои недужной жены.

– Полежи со мной, донюшка, – тихо просила Евдокия, – только не трогай меня!

И князь, понимая, что и в болезни жены виноват так же, как в разгроме княжества, молча прятал лицо в ее распущенных на ночь волосах, а она гладила его по волосам, перебирала буйные княжеские вихры, шептала:

– Ничего, ладо мой, ничего! Переживем, выстанем!

А тут, мало тех бед, приходило, по зову хана, старшего сына отсылать в Орду.

По всему дому суета, волочат сундуки и укладки. В Орде без подарков делать неча! Дмитрий наставляет старшего сына, одиннадцатилетнего Василия:

– В татарском седле сидишь, откидывайся больше назад, так легше! И не робей! Я в твои годы уже и рати водил!

Дмитрий тихо гневает, что все еще нет игумена Сергия, который даве, передавали, явился с Маковца. Сидит где ни то в Симонове, в хлебне, поди! Будучи зван к великому князю, беседует с хлебопеком! Впрочем, на Сергия обижаться не следовало – святой муж!

– Игумен Сергий будет сейчас! – подсказывает сын. – Я проезжал, а он уже выходил из монастыря!

– Пеш ходит…

Кажется, явился-таки! Какая-то суета внизу.

Василий вприпрыжку убегает встречать Маковецкого игумена, а Дмитрий медленно осеняет себя крестным знамением, заранее каясь в проявленной слабости и мрачных мыслях нынешних, ибо уныние, такожде как и гордыня, грех, непристойный христианину.

– Отче! – просит он пустоту, глядя на икону в мерцающем жемчужном окладе. – Отче! Прости и укрепи! Что бы я делал и без тебя тоже, святой муж среди соблазнов и страстей свет сего? Без тебя с Федором! – поправляет себя князь, еще раз с горем понимая, что прощенный и приближенный им Пимен никак не может заменить Алексия на престоле духовного владыки Руси.

Сейчас будет, в присутствии духовных, прочтена душевая грамота, по которой Василию оставляется, на старейший путь, великое княжение, треть Москвы, град Коломенский, села, угодья, стада и прочая и прочая. Благословить сына – и в путь! Тверские князья уже давно устремили в Орду, ярославцы, ростовчане и суздальцы давно уже тамо!

Глава девятая

В мае, да и в июне, было ни до чего. В разоренном войною княжестве следовало взорать и засеять всю пашню, заново срубить порушенные избы, добыть откуда-то скот. И Дмитрий мотался по волосткам, сутками не слезая с седла.

Хозяином Дмитрий был хорошим. И когда уже стало ясно, что главное, на чем стоит земля, – хлеб – нынче спасено, стало мочно вздохнуть, перевести дух и принять по давно обещанной просьбе нижегородского архиепископа Дионисия со своим духовником, игуменом Федором Симоновским ради дел, от коих, как предупредил Федор, будет зависеть сама судьба Русской земли.

Сергия не было в этот раз на совещании иерархов церковных, пришедших ко князю с единым требованием: сместить наконец с митрополичьего престола Пимена и заменить его архиепископом Дионисием, оказавшим после своего возвращения из Константинополя сугубое рачение о делах церковных. Сергия не было, но за всем, что говорилось и как говорилось тут, стоял он, незримый, вдохновляя речи Федора Симоновского, ободряя иных, колеблющихся, освящая авторитетом своим личность самого Дионисия, столь долго бывшего главою Суздальско-Нижегородского княжества, что и помыслить о нем инако князь Дмитрий, без Сергиевой понуды, и вовсе бы не смог. Но Сергий прислал грамоту, и духовная власть преподобного, облеченная в плоть этого невеликого куска пергамента, дошла до князя.

Собравшиеся иерархи в лучших своих облачениях, в клобуках с воскрылиями, с