Похвала Сергию - Дмитрий Михайлович Балашов

Чужих языков Дмитрий не знал, и возразить великому князю, что-де неплохо бы ему и ведать греческую молвь, не решился никто. Тем паче спор шел, по сути, не столько о языке церковном, сколько о том, будут ли по-прежнему наезжие воеводы грабить зырян или нет, ибо слишком яснело, что грамотных и крещеных зырян обирать станет премного трудней. Ну а Стефан Храп владел греческим языком свободно, и с ним о богословских истинах спорить было бы и вовсе мудрено.

Разрешил Дмитрий Стефану сбавить дань по случаю нынешнего недорода, разрешил и закупить хлеб на Вологде для своей паствы, – словом, уезжал Стефан Храп к себе на Вычегду целым обозом, в сане епископа, признанным духовным главою Пермской земли.

С Сергием они распрощались сердечно, молча пожалев друг о друге, о возможности дружеских бесед, о молчаливом присутствии, о духовном содружестве, в этот миг расставания постигаемом особенно сильно и тем и другим.

– Беру тебя в сердце свое! – вымолвил Сергий несвойственные ему слова, и Стефан понял, молча склонив голову.

Утих скрип саней, оклики возничих и глухой топот лошадей по укрытой снегами дороге. Стефан на прощании, с частью обозных, вновь заезжал в Троицкий монастырь и отслужил обедню вместе с Сергием.

Сергий, проводивши младшего друга, воротился в келью, открыл Часослов, заставил себя сосредоточить ум на молитве. Было хорошо, покойно. От того источника воды живой, который он сооружал некогда с трудами великими, здесь, на Маковце, заструилась ныне цельбоносная влага, и уже ее настойчивое журчание пробрезжило в далекой пермской стороне!

Было хорошо. Покойно. Жизнь, приближаясь к окончанию своему, начинала являть зримое продолжение свое за гранью земных сроков и дел. Тленное и временное незримо перетекало в вечность.

Когда в следующий раз Стефан Храп приезжал в Москву и не мог по времени заглянуть к Сергию, он попросту, минуя Радонеж, встал в санях и земно поклонился наставнику. Сергий в это время сидел на трапезе с братией и, прервав разговор, поднялся и молча поклонился в ответ. Удивленная братия стала выспрашивать своего игумена, как и почему. А когда Сергий объяснил, что просто ответил на поклон проезжающего Стефана Храпа, нашелся резвый брат, не поленившийся сбегать за пятнадцать верст, дабы вызнать от радонежан, что, и верно, Стефан Храп проезжал с Севера на Москву как раз тою порой, и даже видели, как пермский епископ кланял неведомо кому, стоя в санях.

Глава двенадцатая

«И вечный бой! Покой нам только снится!» – писал поэт двадцатого века, и горький этот вздох верен для всех времен русской истории и для всех ревнующих о славе отечества.

Судьба друга Сергия, Дионисия Суздальского, до сих пор не разгадана полностью. В Константинополь они с Федором Симоновским добрались вместе. Тут Дионисий пробыл почти год, а Федор и еще дольше, добиваясь того, чтобы его монастырь был признан ставропигиальным, то есть стал подчинен непосредственно патриархии и тем защищен от Пименовой злобы, ожидая сана архимандрита, что тоже было нелишним в днешнем обстоянии русской церкви.

Расставались они с Дионисием тепло. Вокруг бушевало, уже в полной силе, южное горячее лето. Пронзительно кричали продавцы рыбы, ревели ослы. Дионисий сошел с седла. Они облобызались, веря, что вскоре увидятся, и ни один из них не подумал в тот час, что видятся они в последний раз.

В Киеве Дионисия грубо схватили, местный литовский князь, Владимир Ольгердович, едва ли не последний сторонник православной партии в Литве (подготовка к унии шла уже полным ходом), заявил ему, как передавали потом: «Почто пошел еси на митрополию в Царьград без нашего повеления?»

Ясно, за князем стоял Киприан, порешивший драться за русскую митрополию до конца. Возможно, стояли и католические прелаты, не желавшие допустить на престол духовного главы Руси такого энергичного деятеля, как Дионисий. Возможно, что и ордынцы, коим он вечною костью в горле стоял, приложили руку к тому, – словом, не хотели Дионисия многие. Да и Пимен содеял все возможное, дабы помешать вызволить своего соперника из заточения.

А князь? Князю в сей год было ни до чего. По всему княжеству с насилием и слезами собирали тяжкую дань для Орды. «Была дань тяжкая по всему княжению, всякому по полтине с деревни, и златом давали в Орду», – сообщает летописец, умалчивая стыда ради о тех сценах, что творились, почитай, едва не в каждом селении.

Дмитрий, надо отдать ему должное, содеял все, чтобы облегчить участь московского посада и смердов. В Новгород были посланы виднейшие бояре со строгим требованием взыскать с непокорного города во что бы то ни стало черный бор. Сам фактический глава правительства Федор Свибл был отправлен вместе с другими за данью. Возмущение горожан и бегство Свибловых данщиков, «Свибловой чади», с последующей посылкой в Новгород Александра Белеута, продолжающийся набег Олега Рязанского на Коломну (город был взят, ограблен и сожжен) в отместье за московские шкоды и преждебывшие нахождения, – все эти многоразличные и горестные скорби и хлопоты не оставляли сил деятельно вмешаться в киевские дела. Дионисий сидел в заключении и тогда, когда Федор уже возвратился в Москву, и тогда, когда новое греческое посольство везло строгий приказ Пимену с Киприаном прибыть на суд к патриарху Нилу (оба должны были быть низложены, а Дионисий утвержден в сане митрополита русского). Почему это посольство не сумело вытащить Дионисия из узилища? В какой степени в гибели Дионисия был виноват Киприан? Точно всего этого мы уже никогда не узнаем.

Дионисий так и погиб в заточении. Похоронен он был в киевских пещерах, «печорах», и летописец сообщал о смерти его с тем невольным и немногословным уважением, которое вызывают только великие и сильные духом личности… Мир праху его!

Глава тринадцатая

В ярости на рязанский погром, Дмитрий бросил на Олега ранней весной московскую рать во главе с самим Владимиром Андреичем Серпуховским.

Владимир Андреич третьего апреля, сразу же после Пасхи, поскакал к Троице, благословиться у Сергия. Тут-то вот и произошел тот смешной случай с пришлым крестьянином, что из устных преданий попал в Епифаньево житие игумена Сергия.

К Сергию приходило последнее время все больше и больше народу. Благословиться, попросить совета да и просто поглядеть на преподобного. Брели в лаптях и ехали верхом, робко подавали ковригу хлеба или приказывали выкатывать из возка бочки соленой рыбы, огурцов или грибов, выносили кули с мукою и поставы сукон. По Сергиеву заведению в обители принимали всех и всякий дар