Ревность о Севере. Прожектерское предпринимательство и изобретение Северного морского пути в Российской империи - Михаил Геннадьевич Агапов

href="ch2-364.xhtml#id625">365. Он считал, что русское население «Северного края» еще недостаточно глубоко восприняло идею государственной пользы, вследствие чего и стояло несколько особняком от «россиян» «коренных земель». В частности, П. И. Челищев укорял северных жителей в хищническом истреблении лесов (переводе ценных для кораблестроения пород деревьев на смолокурение), в работе на иностранных лесопромышленников («сребролюбивых иноземцев», «разорителей края») и в упорной приверженности раскольническим толкам, покрывающим «обширный сей край… густым туманом лжеверия и буйства», от которого происходит «вредная государственным интересам народная гибель»366.

Присоединение России к континентальной блокаде после заключения Тильзитского мира и последовавшая затем англо-русская война изменили геополитическое значение Первого Севера России367. В 1807–1812 годах, пока Балтийское море было прочно заперто британским флотом, Архангельск пережил свой второй расцвет, вновь став главными морскими воротами России. В то время, когда в стране действовал запрет на вывоз хлеба за границу, Александр I по просьбе Датско-Норвежского королевства разрешил продажу жизненно необходимой для Северной Норвегии ржи и пшеницы из Архангельска368. В условиях континентальной блокады другого способа получения хлеба у северных норвежцев не было. После того как британский флот разорил Колу и весь Мурманский берег369, всем их жителям, без различия состояний, в свою очередь, именным указом Александра I от 6 мая 1810 года было разрешено производить в Норвегии мену на ржаную муку трески и палтусины без взимания за привоз рыбы установленной пошлины370. 12 сентября 1811 года действие указа было распространено на Кемский уезд и Сумский посад371. Рассматриваемая первоначально как временная мера, льготная меновая хлебная торговля неоднократно расширялась на новые территории372 и продлялась, пока наконец в 1838 году не была установлена бессрочно. К этому моменту льготный район включал полностью Кольский, Кемский и частично Архангельский и Онежский уезды Архангельской губернии. В официальных документах он стал именоваться «Поморским краем», а его жители – «поморами». Помимо прочего, «поморы» освобождались от платежа пошлины за постройку промысловых кораблей. Предоставленные им государственные льготы обосновывались тем, что «суровость климата, в котором они живут, неплодородие земли и совершенный недостаток во всяком другом промысле, кроме рыбной ловли и мены, лишают их не только возможности платить государственные подати, но и содержать себя с семействами»373. Как точно заметил Д. Л. Семушин, «поморская торговля создала поморов»374.

Иначе говоря, поморы возникли как сословная группа375. Хотя в правительственных постановлениях подчеркивалось, что льготы «Поморского края» не распространяются на другие территории Архангельской губернии, катойконим (от греческих слов κᾰτά – «по, сообразно», οἶκος – «жилище» и ὄνομα – «имя») «помор» получил расширенное значение – со временем «поморами» стали называть всех русских уроженцев морского побережья Архангельской губернии. Важно заметить, что в 1842 году на чиновников Кольского и Кемского уездов Поморского края, а также Мезенского уезда Архангельской губернии был распространен льготный порядок государственной службы, уровнявший их по «особенным преимуществам» с чиновниками, служившими в Сибири и на Кавказе376. Таким образом, в первой четверти XIX века «Северный край» был заново включен в российскую мозаику имперских окраинных систем особых статусов, льгот и привилегий377. Наряду с лоплянами, самоедами, зырянами и другими поморы стали еще одним членом уравнения «имперской ситуации стратегически многомерного разнообразия»378.

Большой резонанс вызвало посещение Архангельской губернии по пути в Финляндию императором Александром I в июле 1819 года. Это был первый со времен Петра Великого визит правящего монарха в «Северный край», означающий в глазах современников восстановление положения региона в имперской географии власти. Спустя сто лет после того, как Архангельск «был принесен в жертву Петербургу», Третий Север России в лице императора, казалось, вновь готов был видеть в нем не конкурента, а верного союзника. Именно так прочитывалось участие Александра I в спуске 74-пушечного корабля «Три святителя», 44-пушечного фрегата «Патрикий» и в закладке 44-пушечного фрегата «Меркурий» на Архангельской верфи379. Архангелогородская земля была представлена императору местными властями как исконно русская. По воспоминаниям очевидцев, большое впечатление на монарха произвели «толпы девушек в национальной русской одежде парчовых юбках, полушубках и повязках, унизанных жемчугам… Любуясь ими, Государь милостиво разговаривал, смотрел и хвалил их наряд»380. Биограф Александра I Н. К. Шильдер приводит воспоминания купца Вешнякова о впечатлениях императора от путешествия по Архангельской губернии: «Я не думал встретить в Архангельской и Олонецкой губерниях такой природы и такого народа. Мне сказывали прежде, что природа здесь скудна, а люди грубы и необразованны, но я заметил почти противное: воздух здоров, природа вполне, кажется, вознаграждает человека, а что касается жителей, то они развитием своим нисколько не уступают прочим местностям моей империи»381.

Осмотр Александром I северных губерний был непосредственно связан с его проектом введения на территории великорусских губерний системы генерал-губернаторств (наместничеств)382. Речь шла не просто об административной реформе. С развитием этнографического взгляда на своих поданных правящая династия все больше отождествляла границы великорусских губерний с пределами государствообразующего этноса в целом и русскости в частности383. Архангельская, Вологодская и Олонецкая губернии должны были составить один из пяти округов великорусских губерний384. Уже в самом начале царствования Николая I этот проект был отвергнут и вопрос об отношении «Северного края» к «коренной России» остался открытым. Зарождающаяся местная интеллигенция, первыми представителями которой были привлеченные И. И. Лепехиным и Н. Я. Озерецковским к изучению «северных стран России» в качестве корреспондентов Академии А. И. Фомин и В. В. Крестинин, сделала своей трибуной «Архангельские губернские ведомости». Архангельские краеведы, литераторы и поэты – И. Варовчиков, И. Муромцев, П. Кузьмищев, М. Истомин, М. Заринский, О. А. Богуслав и др. – представляли свой край и его население как органическую часть России. Столичные интеллектуалы в целом поддерживали такой взгляд на Европейский Север страны. Н. И. Надеждин относил к «Великой России» «все губернии нынешней Российской империи, расположенные по водам Северной Двины, Волги и Дона, включительно с бассейнами Ильменя, Ладоги и Онеги». Основанием для такой категоризации служила не столько общность исторических судеб названных земель (этот вопрос активно дискутировался), сколько их сходство «в гражданском отношении… по так называемому „Учреждению о Губерниях“». По этому критерию в категорию «Великая Россия» не попадали «не имеющие губернской организации Земля Донских Казаков и Кавказская область». Особняком от «Великороссийской стороны», по мнению Н. И. Надеждина, стояла и Сибирь – как в историческом, так и в гражданском отношении. Наконец, заключал Н. И. Надеждин, «Великороссийские губернии народ называет просто: „Россиею“. Жители их, находясь в прочих губерниях и областях империи, считают себя не в России»385. Заметим, что в последнем случае «Север России» также выпадал из круга «коренных» российских земель – жители Архангелогородской губернии, как и сибиряки, в массе своей считали себя «вне России»386.

1.3.6. Изобретение «Русского Севера»

Размышления об исторических судьбах «наших северных стран» занимали центральное место на