Ревность о Севере. Прожектерское предпринимательство и изобретение Северного морского пути в Российской империи - Михаил Геннадьевич Агапов

страницах выходившего в Санкт-Петербурге в 1845–1847 годах литературного журнала «Финский вестник». Его издатель и редактор, литератор-финляндец, славянофил387, отставной поручик Федор (Фридрих) Карлович Дершау (1821 – не ранее 1862)388 ставил своей целью познакомить читателей с историей, литературой и современной жизнью северных стран:

Говоря о цели журнала, мы упомянули о взаимном через него знакомстве всего Севера. Да не покажется это никому ни странным, ни слишком сказанным. Журнал, издаваемый на русском языке, знакомя Россию с скандинавскими национальностями, в такой же мере будет знакомить Скандинавию с Россиею посредством Финляндии, где русский язык довольно известен для того, чтоб финляндцы могли читать русский журнал389.

Интеллигенция северорусских губерний с большим интересом восприняла выход «Финского вестника». Материалы столичного журнала неоднократно перепечатывались в «Архангельских губернских ведомостях» с хвалебными комментариями местных авторов. В 1845 году Ф. К. Дершау опубликовал программную статью «Север Европейской России». В ней, насколько нам известно, впервые было использовано понятие «русский север», к которому автор отнес «во-первых Финляндию, потом губернии: Архангельскую, Олонецкую, Вологодскую, северную часть Пермской губернии, Вятской, Костромской, Ярославской и Новгородской, Петербургскую, Эстляндскую, Лифляндскую и Курляндскую»390. Следует заметить, что Ф. К. Дершау занимался конструированием «русского севера» в то самое время, когда с подачи министра просвещения и президента Академии наук графа С. С. Уварова российская научная и общественно-политическая мысль была занята разработкой теории имперского национализма. Центральным положением последней был тезис о «самобытности» России, который требовал надежного историко-культурного обоснования391. Откуда российская «самобытность» брала свое начало? Официальная доктрина указывала на Московское царство. Н. И. Надеждин считал, что начала российской исторической жизни связаны с Карпатами и Дунаем392. Ф. К. Дершау апеллировал к северному, новгородскому мифу:

Наш север в глубокой древности был одушевлен торговлею; его меха шли на Запад и Юг Европы, а также и в Азию. При таком положении вещей Новгород играл важную роль… В нем началось развитие понятий собственности и личности русских славян; тут положено и начало общества, которого первоначальный характер, вероятно, был республиканский, как это было везде в подобных случаях, например кругом всего Средиземного моря393.

Вопреки некоторым из своих современников, доказывавших вслед за М. В. Ломоносовым, что Рюрик был славянином394, Ф. К. Дершау не сомневался в его скандинавском происхождении. Противопоставляя Русский Север скандинавскому, к которому Ф. К. Дершау относил Швецию и Норвегию, он утверждал, что последний уже выполнил свою историческую миссию – она заключалась в том, чтобы «положить основания нескольким государствам»395, – тогда как первому еще только предстоит исполнить свое всемирно-историческое предназначение. Таким образом, в представлении Ф. К. Дершау Русский Север в определенном смысле наследовал скандинавскому, который через своих конунгов «положил начало русскому государству»396.

Североцентристский взгляд Ф. К. Дершау на российскую историю не встретил сочувствия у разработчиков «национального» историко-философского нарратива. «Северный край» представлялся им слишком отдаленным и дремучим для того, чтобы воспринимать его всерьез. Отсылка к новгородскому республиканизму через несколько лет после публикации статьи «Север Европейской России» вообще стала выглядеть опасной фрондой. Дискуссии об исторических путях страны, допускавшиеся в 1830-х – первой половине 1840-х годов, стали невозможны с началом «мрачного семилетия». Близкий по своим взглядам к идеологам «русского северянства» второй половины XVIII – начала XIX века, Ф. К. Дершау не обладал влиянием, сопоставимым с их влиянием, ни в области науки, ни в литературном мире, ни в политической сфере. Неудивительно, что куратор всех издателей, управляющий III отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии Л. В. Дубельт отказал Ф. К. Дершау в просьбе «принять его [журнал „Финский вестник“] под свое покровительство и тем самым дать ему ход и известность»397. В 1848 году Ф. К. Дершау переименовал журнал в «Северное обозрение» и передал его издание в руки профессора-востоковеда В. В. Григорьева, который сделал журнал «религиозно-патриотическим». Однако смена названия и направленности не спасла издание. Северная тематика мало интересовала российскую публику. В 1850 году журнал закрылся398.

В отличие от Юго-Западного и Северо-Западного краев399, где в 1830–1840-х годах имперский центр настойчиво проводил политику активной русификации400, Северный край в этом отношении, впрочем, как и во многих других, был предоставлен самому себе. Сетования по поводу пренебрежения со стороны правительства нуждами северных губерний не сходили в это время со страниц «Архангельских губернских ведомостей». «Архангельская губерния, к сожалению, слишком на худом счету состоит у наших соотечественников и почитается как бы опальною… климат ее принимают за самый убийственный, а народонаселение – за самое грубое и невежественное», – писал некто, скрывший свое имя за инициалами «И. Н.»401.

Стараясь привлечь внимание имперского центра к «Северному краю», местные интеллектуалы и общественные деятели с неизменным постоянством продвигали в губернской и, по возможности, в столичной печати три взаимосвязанных тезиса: во-первых, о ресурсном богатстве Севера России (см. главу 5, параграф 1); во-вторых, о нависшей над ним угрозе иностранной экспансии (см. главу 5, параграф 3); и, в-третьих, но не по важности, о его исконно русском характере. Инкорпорация в национальное тело представлялась интеллектуалам и общественным деятелям «Северного края» первейшим и надежнейшим способом его экономического и социального «оживления», в частности посредством введения государством протекционистской политики и различных мер льготного кредитования местных предпринимателей402. Голосом «Севера России» в 1840–1850-х годах был архангельский предприниматель, краевед и публицист – Осип (Иосиф) Августович Богуслав. Свои статьи и брошюры, выходившие в центральных издательствах, он подписывал звучным псевдонимом О. Беломорский403. И. А. Богуслав известен прежде всего как автор экономических, исторических и этнографических работ о «северных странах России», но помимо этого он был одним из первых глашатаев «северного патриотизма»:

Суровость Беломорского климата преувеличена в рассказах. И в Беломорье живут люди, живут во многих местах привольно и не променяют дремучих лесов и бурных морей своих на Италийское даже небо. В доказательство как Русский народ привержен к своим Пенатам приведу следующий пример. Кольский уездный казначей Зубов родился в Коле, дослужился там до штаб-офицерских чинов, знаков отличия, состарился – одним словом, и раз только на своем веку выезжал оттуда совершить путешествие в губернский город [Архангельск]. Отец его также всю жизнь почти провел в Коле, да и внуку его, сыну г. казначея, суждена, кажется, та же участь404.

Позиционируя беломорцев «истинно русскими», «верными сынами Отечества», крепко привязанными к своему далекому краю – а следовательно, удерживая его самим фактом постоянного там проживания в составе Российской империи, – И. А. Богуслав буквально требовал от правительства, чтобы и оно, в свою очередь, было радетельным отцом своим детям, то есть покровителем, защитником их деловых интересов. Таким образом, риторически лояльность обменивалась на государственную протекцию, точнее – ее ожидание.

В той ситуации, когда краеугольным камнем официальной идеологии стала «национальная религия»405, общественность считавшегося раскольническим края приложила немало усилий для того,