Любовь Советского Союза - Сергей Снежкин

– Все равно я напишу прошение твоему начальству, чтоб тебя как можно меньше заставляли испытывать новую технику. Потому что ты скоро станешь отцом и тебе нужно больше времени проводить с матерью твоего будущего ребенка, – полушутя, полусерьезно сказала Галина.

– Попробуй, – улыбнулся Ковров.

– И попробую! – пообещала Галина.

– Родишь сына – подарю машину, родишь дочь – подарю велосипед! – пообещал, засыпая, Анатолий.

В застекленные витрины театра вывешивали афиши:

Премьера…

«ДВОРЯНСКОЕ ГНЕЗДО» …

Инсценировка…

Режиссер…

В роли Лизы – заслуженная артистка республики Коврова Г. В.

В роли Лаврецкого – артист Корзун А. С.

Отвергнутый артист Русаков стоял на другой стороне улицы и с ненавистью наблюдал за этой в общем-то обыденной театральной процедурой. За время ненависти он похудел, был небрит и очень похож на Родиона Раскольникова в преддверии необдуманного поступка.

Для визита к начальнику Главного управления театров он побрился и надел свежую рубашку.

– Вы считаете нормальным положение дел, когда практически весь театр подчинен одной актрисе, запуган ею? – почти кричал Русаков на хозяина кабинета.

– Я считаю положение дел совершенно ненормальным, – легко согласился собеседник Русакова.

– Так сделайте что-нибудь! – вскричал Русаков, ударив кулаком по столу. – Я написал в ваш адрес вам лично семь заявлений и ни на одно не получил ответа! А в это время репертуар театра сверстан под одну актрису! Под Коврову! Под сожительницу врага народа Косырева!

– Товарищ Русаков! – поморщился Кононыхин.

– Из театра ушла вся современная драматургия! Потому что ее, видите ли, не удовлетворяет качество современных пьес! Понимаете? Ее наша советская драматургия не удовлетворяет!

– Это ужасно! – расстроился собеседник. – Это просто разврат какой-то! Вредительство!

– Ну так сделайте что-нибудь! – повторил Русаков. – Проявите партийную принципиальность! Это вы начальник Главного управления театров, а не я! Я простой актер!

– Ты не простой актер! – убежденно сказал начальник главного управления. – Ты хороший актер! И мне, по правде говоря, эта помпадурша[40] вот где стоит! – начальник приложил ребро ладони к своему горлу или, вернее, к одному из подбородков.

– Так за чем же дело стало? – наседал Русаков.

– Боязно, Саша! – признался начальник.

– Это вы про мужа, что ли, ее? – презрительно скривил губы Русаков.

– Нет! – всплеснул руками начальник. – Муж там! – он показал куда-то вдаль и вверх. – Муж по другому ведомству проходит! А вот она… – начальник поднял брови и замолчал.

– Что она? – горячился Русаков. – Что же вы все так ее боитесь?

– Она товарища Сталина дважды в уста целовала, – сочувствуя безвыходному положению Александра, сообщил начальник. – Дважды! – подчеркнул он. – Вот если бы ты, Сашенька, – понизив голос и выходя из-за стола, проговорил Кононыхин, – поцеловал бы в уста товарища Молотова или, я не знаю… товарища Берию, вот тогда бы был другой разговор!

– Так что же делать? – помрачнел Русаков.

– Ты уж как-нибудь сам, голубчик, сам! – и начальник развел руками.

Утро было морозным и солнечным. Галина проснулась от резкого запаха. Открыла глаза.

Вся комната вокруг кровати была уставлена букетами цветов.

– Почему? – спросила она у стоявшего рядом с кроватью мужа.

– Премьера! Ты забыла?

– Ну, премьера, – согласилась Галя, – не первая же!

– Первая твоя премьера, которую ты будешь играть беременной! – серьезно сказал муж.

– Правда, – согласилась Галина, вставая среди цветов, – а я и не подумала, привыкла уже.

Она погладила свой уже значительный живот.

– Спасибо тебе, любимый! – протянула она руки к мужу.

Они обнялись. Галина поцеловала мужа. Ковров был одет в теплое кожаное пальто и теплые же, с широкими раструбами, сапоги.

– Сколько времени? – спросила Галина.

– Семь часов утра, – не глядя на часы, ответил Анатолий.

– На премьеру успеешь? – погрозила она ему пальцем.

– Конечно, – обиделся Ковров. – Я что, когда-нибудь опаздывал на твои премьеры? Тем более на такую!

– Никогда! – подтвердила Галина и снова поцеловала его. – Сегодня много работы? – спросила она, наконец спускаясь с кровати.

– Нет. Три установочных взлета, три посадки, – улыбнулся Анатолий.

– Тогда иди. Я тебе в окно помашу, – разрешила Галина.

Ковров подошел к своей машине и увидел, что на ветровом стекле за щетку стеклоочистителя был засунут конверт. Он высвободил конверт, недоуменно рассмотрел его. Ничего, кроме подписи «тов. Коврову», на конверте не значилось. Он поднял голову и помахал конвертом Галине, которая едва виднелась за замерзшим окном, бросил конверт на пассажирское сиденье, сел сам, и «Крайслер», буксуя в рыхлом снегу, тронулся с места.

* * *

– Товарищи! – начал предполетное совещание главный конструктор, невысокий смуглый человек с болезненным усталым лицом. – Товарищ Ковров! Я повторюсь. Сегодня повториться не грех. Машина абсолютно новая по всем характеристикам, потому сегодняшний первый подъем ее в воздух для всех нас чрезвычайно важен. – Он недовольно посмотрел на Демьяныча, аккуратно и быстро записывающего то, что он говорил. – Задача на сегодня – только поднять самолет в воздух на полторы тысячи метров и совершить на этой высоте несколько кругов, не форсируя при этом ни одну из составляющих аппарата. Прошу расписаться в полетном задании и проследовать к самолету. Все!

Все присутствующие в кабинете главного конструктора, а их было очень много: и конструкторов, и инженеров, и высокого авиационного и иного начальства, – встали и, толпясь, пошли к выходу из кабинета.

– Товарищи! – широко расставив руки, как будто при помощи этого жеста можно было не пустить к самолету госкомиссию, главный инженер бежал навстречу главному конструктору и его свите. – Полет откладывается на сорок минут! На час!

– Что? – тускло переспросил главный.

– При пробном пуске двигателя полетела тяга газа, – дрожащими губами повторил главный инженер испытаний. – За сорок минут тягу поменяем. Уже меняем!

Главный конструктор повернулся к нему спиной, тоскливо посмотрел вокруг и поплелся к своему столу, к телефону. Главный инженер испытаний подождал немного и побежал обратно к самолету.

В кабинете стало нехорошо.

Главный конструктор, ожидая соединения, встретился взглядом с Демьянычем.

– Чего смотришь? – вдруг спросил он.

Демьяныч отвел глаза, начал искать по карманам папиросы.

– Чаю? – предложил Коврову один из генералов термос.

– Не, – отказался Анатолий, – мне в шесть, край – полседьмого в Москве надо быть. У жены премьера в театре, – расстроенно объяснил он.

– Починят, надо полагать, – предположил генерал, поглядывая на главного, говорившего по телефону, прикрывая рот ладонью.

– Починят, – отозвался Ковров. – Ладно… пойду лучше, почитаю.

Он вышел из ангара, подошел к своей машине, достал с пассажирского сиденья конверт, надорвал его, вынул несколько мелко исписанных листов и углубился в чтение.

Мотор самолета чихнул и вдруг, мощно взревев, заработал. Из восьми выхлопных труб по бортам самолета клубами повалил отработанный газ. Главный инженер испытаний побежал сломя голову от облепленного техниками самолета докладывать главному.

– Товарищ Ковров! Самолет к вылету готов! – отрапортовал подбежавший к летчику лейтенант-дежурный. – Что с вами, товарищ комбриг? – испугался он, увидев лицо повернувшегося к нему пилота.

Ковров молча смотрел на него, соображая, что хочет этот человек, а когда сообразил, хрипло ответил:

– Ничего!

И пошел к самолету, на ходу разрывая исписанные листы в мелкие клочки. А еще через некоторое время ревущий самолет пронесся мимо комиссии и с невероятной скоростью ворвался в ясное морозное небо.

Премьера была пышной и светской! Еще бы – в главной роли сама Галина Коврова, жена того самого Коврова! Самая известная и самая счастливая пара в Москве! Да что там в Москве! Во всем Советском Союзе! Актриса, дважды целовавшая Сталина! Актриса, чье имя шепотом произносили вместе с именем разоблаченного Косырева! Похоже было, что шли смотреть не на спектакль, а на нее.

Начальственные лимузины вереницей подъезжали к театру. Эскадрон конной милиции, на заиндевевших конях, оттеснял толпу зевак и безбилетников. Костецкий, совершенно освоившийся в театральном закулисье, руководил выгрузкой цветочных букетов, которые рабочие сцены расставляли в ведрах в служебном фойе.

В актерском буфете, куда Костецкий заскочил выпить рюмку коньяку, за угловым столиком, сидел в картинной позе пьяный и злой Русаков.

По всему театру трещали последние звонки. Завпост в последний раз проверял с мастером по свету схему световой драматургии спектакля.

Галина встала из-за гримерного столика, вынесенного по такому случаю прямо в закулисное пространство сцены, и пошла к режиссерскому