Предсказанная смерть. Шпионки на службе Екатерины Медичи - Мюриель Романа

их светлым летним сумраком. Мужчина повел Мадлен по широкой лестнице, потом по другой, поуже. Наконец они оказались на площадке, где была лишь одна, искусно украшенная, дверь, и тогда он вынул ключ, повернул его в замке и пригласил Мадлен войти.

Сквозь огромные окна в широких рамах открывался потрясающий вид на Сену в лунном свете. На дубовом столе возле камина стоял котел с охряной жидкостью, а рядом теснились разноцветные порошки. Неоконченный портрет благородной дамы со строгим лицом смотрел ей прямо в глаза.

– Позвольте представить, Ее Величество королева, – сказал мужчина, указывая на картину.

Мадлен оглянулась на него в потрясении.

– Франсуа Клуэ, личный живописец королевы, к вашим услугам, мадемуазель, – объяснил художник с широким поклоном.

Он говорил с ней на «вы», обращался «мадемуазель».

– Мадлен, – ответила она с неловким реверансом.

Не сводя глаз с картины, она пошла к ней точно к магниту, наискосок, избегая взгляда королевы.

– Вид у нее… суровый.

– Быть королевой – не такое уж безобидное призвание.

– Правда?

Она обернулась и стала вглядываться в десятки портретных набросков на огромных листах. Мужчины, женщины, дети всех возрастов, но исключительно высокородные, о чем свидетельствует их костюм. Художник подошел.

– Что вы делали, мадемуазель, в переулке Потяни-уд?

Сжимая порванное у горла платье, она взглянула на него многозначительно.

– Вы и сами знаете, сударь.

– Ах да, разумеется. Сколько пообещал вам тот плут из Сен-Дени?

Она вздернула подбородок и стала спешно прикидывать.

– Четыре соля, – соврала она.

Он вынул из кошелька монеты, пересчитал и положил их на стол.

– Здесь восемь. И столько же я буду давать вам всякий раз, когда вы придете.

Мадлен не верила ушам.

– Возьмите же.

Она недоумевала, что же ей придется делать, чтобы заслужить столько. Но пока что аккуратно ссыпала монеты в карман. Он не сводил с нее глаз.

– Разденьтесь, Мадлен.

Она вдохнула поглубже. Вот он, тот миг.

Она огляделась. По крайней мере, обстановка удобнее, чем каменная скамья в закоулках Сен-Дени. Мужчина хоть и стар, но на вид чистоплотен.

«Хоть бы он был понежнее».

Она стояла нагая, плотно прижав руки вдоль тела и глядя вниз. И чувствовала, как вся зарделась. По бокам ее пробежал пот, от страха.

– Располагайтесь, – попросил он, указывая на кушетку, застеленную красной бархатной простыней.

Мадлен напряженно легла.

Художник открыл сундук, отделанный золоченым серебром. И достал оттуда широкие отрезы разноцветных тканей, от бронзовых до изумрудных. Пиршество для глаз. Она поднялась было, но он, даже не взглянув, щелкнул на нее пальцами.

– Оставайтесь на месте.

Она подчинилась, боясь, как бы он не выставил ее на улицу в чем мать родила, если она ослушается. Он выбрал несколько тканей, напоминавших гардины.

– Ложитесь там, – приказал он.

Мадлен, слушаясь, легла на кушетку ничком. Он зашел за нее и стал аккуратно раскладывать ткань складками. Она потянула за одну, чтобы прикрыть наготу, но он отодвинул ее так, чтобы было не достать. Значит, эти дивные ткани он доставал не для того, чтобы скрыть ее тело.

Он разложил ткани друг на друга по фактуре: бархат поверх кашемира, потом парча, атлас и, наконец, шелк. Все по оттенкам, от карминного до киновари. Ей хотелось одного: свернуться в этом гнезде цвета.

– Будьте добры, лягте на бок.

Когда она устроилась, мужчина пристально оглядел ее с головы до ног, без стеснения, потом подошел поправить светлые с рыжиной волосы: убрал их, открыв грудь, и разложил длинные пряди, чтобы они водопадом спадали до того места, где начинают круглиться ягодицы. Он взял ее руку за предплечье и уложил запястьем на выемку талии, так что пальцы нависли над пупком крылом птицы.

– Великолепно, волосы у вас натурального цвета.

Она заметила, что краснеет.

Широкими шагами он отступил в дальний угол комнаты и сел за холст.

– Не двигайтесь.

– Сударь, вы пишете мой портрет?

– Зачем писать лишь лицо, когда природа всю вас одарила совершенством?

Сказав это, он как бы обвел тело девушки рукой.

– Я буду платить вам, мадемуазель, но не трону вас иначе как глазами.

От удивления Мадлен открыла рот.

– Прекрасно, так и оставайтесь, чуть раскрыв губы. И расслабьтесь, я предпочитаю не торопиться. Повернитесь немного ко мне. Вот так! Главное – непринужденность.

Мадлен послушалась и устроилась на мягких подушках поудобнее.

– Теперь можете закрыть глаза.

Мадлен не заставила себя упрашивать и опустила ресницы. Усталость, накопившаяся за день и за все предыдущие дни, навалилась на нее. В считаные секунды она погрузилась в сон, не чувствуя изгибами тела пристального взгляда художника.

Клодина

Сидя у фонтана, Клодина положила в рот только что сорванную малину.

– Ох, куколка, да вы запачкались!

На ее грудь, туда, где блеснула кроваво-красная капля, опустилась толстая волосатая рука.

Барон смотрел на нее так, будто хотел разгрызть. Он беспардонно гладил ее сквозь корсаж.

– Как досадно, вам придется раздеться.

– Оставьте меня, сударь.

Он отнял ладонь; у нее было такое чувство, будто ее только что погладили крапивой.

Барон воззрился на нее, нахмурившись.

– Оставить вас! Только этим я и занимаюсь, сударыня! Я толком и не трогал вас с самой брачной ночи. Будь вы хотя бы с животом! Но и этого оправдания у вас нет. Как не мни я вам грудей, вы по-прежнему плоская, как наша Земля.

Клодина не стала сообщать ему, что Земля, вообще-то, шар: он бы не поверил.

– Я крайне сожалею, сударь, что мне так часто нездоровится.

Он раздраженно вздохнул.

– Однако вид у вас девицы в полном здравии. Уж не парижского ли воздуху вам, на беду, не хватает?

Клодина тут же ухватилась за такую возможность. Хандра завладела ей сразу же после свадьбы. Она томилась по Парижу, по двору, по матери. Ей не терпелось вновь увидеть ее и расспросить об отце.

– Боюсь, сударь, что так и есть.

– Правда?

Наконец-то ее просьбу могут исполнить, если только она сумеет правильно все подать. Она приблизилась и подняла на него ангельские глазки.

– Сударь, я должна просить вас об одолжении.

– Тут слишком жарко, – пожаловался он, вытирая вспотевшую шею.

Он повел ее к затененному каштаном краю фонтана и усадил себе на колени. Она чувствовала, что вся в его власти: между медвежьих лап, пушистых от шерсти, но столь же свирепых.

Запах лаванды, которой он без конца душился, совсем не заглушал его пота.

– У вас озабоченный вид, дорогуша.

– День турнира все ближе. Я обещала королеве-дофине, что буду на нем.

– Теперь, когда я вас раздобыл, мне нет причин ехать ко двору, даже на королевскую свадьбу.