Предсказанная смерть. Шпионки на службе Екатерины Медичи - Мюриель Романа

– Но ведь я-то могу, – сказала она наивным тоном.

– Ну и что, моя крошка?

Он делал вид, что не понял.

– Позвольте мне поехать на турнир, сударь. Мне так не хватает моей подруги Марии.

Он вздохнул, зачерпнул пригоршней воды из фонтана и смочил малиновое пятно на корсаже Клодины. Он ухмыльнулся, и пальцы его пустились исследовать мокрую ткань, облепившую грудь супруги, ущипнув под конец за сосок. Она съежилась, отчего он улыбнулся шире.

– Как прелестно, словно настоящие малинки. Так и просятся на зубок! – он щелкнул зубами.

Юная женщина стиснула челюсти. От кислых ягод в горле жгло; взгляд, блуждая, остановился на бассейне под фонтаном. Временами проплывающий карп морщил атлас вод.

Она повернулась к барону с решимостью.

– Я хочу поехать!

– Ну же, не будьте как дитя.

Он стиснул ее в объятиях, положив на затылок огромную ладонь.

– Полно, крошка, пойдемте, – прибавил он.

Барон лег, привалившись к поваленному дереву, и уложил ее рядом. Она, натянутая, точно арбалет, выжидала момент, чтобы заговорить. На турнире она снова увидит мать и вырвет у нее признание, кто настоящий отец. И наконец ей удастся побыть в одиночестве, тогда как здесь барон ни на шаг от нее не отходит. Но для этого нужно, чтобы муж разрешил ей ехать одной.

Растянувшись во весь рост, барон де Рец лежал в полудреме.

– Прошу вас, друг мой, отпустите меня в Париж.

Он поднял сальное веко.

– С вашим хрупким сложением такое путешествие едва ли будет вам под силу.

Она закусила губу.

– Лето укрепляет меня, с тех пор как вернулось солнце, я чувствую себя лучше.

Он взял руку юной супруги и положил ее себе между толстых ляжек.

– Если согласитесь поиграть со мной, я позволю вам съездить на торжество.

Сердце Клодины часто забилось, но при всем отвращении она уже не могла отступить.

– Я согласна, сударь.

– Мигрени прошли, недомогания тоже?

Она вдохнула глубоко.

– Да, сударь.

– Вы будете покорной девочкой?

– Да, сударь.

– Столько, сколько я пожелаю?

Она хотела отнять руку, но он стиснул ее сильнее.

– Да, сударь, столько, сколько вы пожелаете.

Он разжал пальцы.

– Вы моя маленькая плутовка. Вертите мной, дорогуша, как хотите.

Он широко улыбнулся, раздув ноздри, и прибавил:

– Насчет Парижа – хорошо, и более того, я даже поеду с вами.

«О нет!»

– Какая радость, друг мой!

Пальцы барона блуждали вокруг ее груди.

– Мы будем играть с вами в моей спальне. Все ночи, какие отпустит Бог. Вы знаете, как мне не терпится, чтобы вы принесли мне сына, мой птенчик. Когда вернемся, я буду держать вас для одного себя и никуда не пущу, пока не обрюхачу. А после все будет кончено, нужды появляться на людях у вас больше не будет. Никогда.

Толстая рука совсем обнажила ее юную грудь.

– Дитя мое, от вашей свежести ко мне возвращается молодая прыть. Конечно, мне еще нужно будет воспитать вас на свой лад, но таково бремя всех мужей. Женщины – как дикие зверьки, которых нужно учить послушанию и покорности.

По телу Клодины, от головы до пят, прошла дрожь, точно у лошади, что пытается отмахнуться от слепня.

Мадлен

Восьми солей, которые платил ей Франсуа Клуэ за сеансы позирования, с трудом хватало на все нужды. Больше половины шло на то, чтобы не подпускать пристава. Оставшееся уходило на поддержание нехитрого хозяйства и пополнение запасов продовольствия. Ее заработка не хватало, чтобы купить Пьеру книги для учебы, и тем более – чтобы он мог дальше ее посещать.

Ему, как и матери, она говорила, что якобы нашла работу горничной у придворного художника. Горничной! Несмотря на престижное место, госпожа де Л’Этуаль была этим унижена, хотя и не так, как если бы Мадлен рассказала ей всю правду.

Тем временем девушка жила в страхе, что художник прогонит ее, когда ему надоест ее писать или – хуже – если узнает, что она протестантка. Она старалась не думать об этом, за невозможностью помыслить свое будущее дальше завтрашнего дня.

В восторге от таланта Франсуа Клуэ, она добилась позволения приходить раньше, чтобы смотреть, как он работает. Через картины она открывала для себя придворную жизнь. Ей казалось, что, проникая вот так в личную жизнь королевской семьи, она находится на особом положении.

Возвращаясь с сеансов, где ему позировали высочайшие модели, он дорабатывал свои полотна на глазах у Мадлен. За работой он рассказывал ей забавные истории, и под конец она уже знала их всех: королеву Екатерину Медичи, покровительствующую Франсуа Клуэ, короля Генриха II, его фаворитку Диану де Пуатье, прекрасную, словно богиня, даже в свои шестьдесят лет – которых она не скрывала, даже напротив. Мадлен подозревала, что художник омолаживает ее, и мечтала увидеть живьем, чтобы составить свое мнение. Она также знала семерых детей королевской четы: от пятнадцатилетнего наследника престола Франциска до Эркюля – младшего сына четырех лет, бывшего еще более уродливым, чем старший, из-за перенесенной оспы, не убившей, но обезобразившей его, – последствия ее Франсуа Клуэ искусно выписывал на своих полотнах. Мадлен завидовала супруге наследника Марии Стюарт, которая была ей ровесницей и вся лучилась изяществом и исключительной красотой. Всякий раз, когда это греховное чувство бередило ей сердце, она, чтобы прогнать его, повторяла про себя двенадцатый стих пятидесятого псалма: «Сердце чистое сотвори во мне, Боже!»

Однажды она восхитилась тем, как ему удалось передать нежность черт Дианы де Пуатье.

– Вы, дорогая моя, могли бы лицезреть и оригинал.

– Как так?

– На празднества по случаю турнира ищут прислугу. Я мог бы вас рекомендовать. Так вы увидите всех приглашенных, не только фаворитку, – объяснил он, обводя рукой портреты на стенах.

– О, было бы чудесно!

– И плата – от двух ливров в день.

Мадлен посмотрела на него с недоверием.

– Что мне нужно сделать, чтобы заслужить вашу рекомендацию?

– Видите ли, порой у меня бывают особенные заказы.

– Вот как?

– Если бы вы согласились…

– Расскажите подробнее, сударь.

Он улыбнулся.

– Вы, должно быть, заметили, что разговор мне дается непросто. Рисовать я выучился раньше, чем говорить. Причем хорошо рисовать. Что было нетрудно: стоило лишь наблюдать за отцом, который уже был придворным художником нашего доброго короля Франциска Первого, а подражать его движениям казалось мне вполне естественным. Отец, придя в восхищение, решил, что я сменю его на этом посту.

– И вы оказались еще талантливее его, – сказала она, чтобы ему польстить.

– Да, поговаривают, будто бы мне удается ухватить в