Искупить кровью! - Роман Романович Кожухаров

Лейтенант говорит так, будто речь идет о чем-то будничном, заурядном. Но арестанты в страхе подтягиваются и изо всех сил пытаются принять подобающий, насколько у них получается, вид. Занятия по строевой выправке… Неужели «перекладина»? Только не это…

– Так точно, герр лейтенант. Вы совершенно правы… – с готовностью рапортует фельдфебель. – Разрешите приступить?

– Приступайте, – с ледяным спокойствием отвечает Людвигсдорф.

XIX

Клаус делает знак головой, и надсмотрщики, как по команде, окружают роту, с винтовками наперевес.

– Смирно, – рявкает фельдфебель. Точно кнутом вытягивает, выравнивая весь строй. Отто пытается сглотнуть пересохший комок в и без того обезвоженной глотке.

– Четные номера – три шага вперед! Быстро!..

«Четные номера! Это он…» – Сердце в груди Отто начинает бешено колотиться, и он почти не слышит своих трех шагов.

– Четные – на первый-второй – рассчитайсь!..

Вдоль шеренги шелестит еле слышный расчет.

– Громче! Громче, мать вашу!.. Вторые номера – шаг вперед!

Он – в числе «вторых» номеров. Они торчат на переднем крае строя, как ряд зубов, изрядно поредевших после удара прикладом. Лейтенант впереди, слева, чуть позади, – фельдфебель, идут вдоль шеренги. Людвигсдорф останавливается на миг против каждого и – или идет к следующему, или… тычет пальцем в кожаной перчатке арестанту в грудь и произносит «этот».

Он останавливается напротив Отто. Глаза практически спрятаны под козырьком фуражки, но Отто кожей чувствует его взгляд. На него смотрит гипсовая маска мертвеца. Отто не может сдержать дрожь, ему кажется, что все происходит медленно-медленно. Мертвец-манекен поднимает свою механическую руку в черной кожаной перчатке. В солнечное сплетение упирается палец. Отто физически ощущает ледяной холод пластика этого пальца сквозь кожу перчатки, сквозь свой китель. «Этот…» Свет фонарей и прожекторов начинает мельтешить в глаза, и на миг Отто кажется, что он сейчас потеряет сознание.

Но он остается стоять на месте. Как и четверо других, выбранных герром офицером для занятий. Остальные возвращены в строй. Сегодня им повезло: они будут лишь наблюдать, обучаясь выправке на наглядных примерах.

Фельдфебель входит в раж и один за другим отдает приказы. Давненько не проводили они в роте занятия на перекладине. А ведь они имеют такой воспитательный эффект.

– Принести табуретки и веревки! Подготовить перекладину!

Конвоиры действуют быстро, но несуетливо.

От этой четкости и слаженности движений Отто становится еще страшнее. Надзиратели сами несут из расположения весь необходимый инвентарь. Здесь арестантам ничего не доверяется. Во-первых, слишком медленно. Во-вторых… Они должны только смотреть.

XX

Эту перекладину соорудили сами арестанты прямо в центре так называемого плаца – площадки, где офицеры развлечения ради иногда занимались с ними «строевой подготовкой» – занятиями, которые, как правило, заканчивались самым обычным избиением.

Изначально перекладина предназначалась для того, чтобы выбивать ковер начальника лагеря. Герр начальник привез его из собственного поместья и постелил в своей палатке. Неизвестно, как так получилось, но столбы перекладины вкопали так, что сама она оказалась слишком высоко. Герр начальник пришел в ярость и приказал вместо ковра повесить горе-строителей. Так бестолковое сооружение обрело свое новое назначение. С тех пор время от времени тут проводились показательные казни. Если вешали за какой-либо проступок, то совершалось действо в присутствии личного состава арестантских рот – так сказать, воспитательный момент. В администрации лагеря эти меры получили обозначение «обучения строевой выправке». Действительно, после того, как конвоир выбивал табуретку из-под ног и петля затягивалась у приговоренного на шее, тот спустя несколько секунд конвульсий и агонии удушения буквально преображался. До того сгорбленный и ссутуленный от непомерно тяжелого труда, скрюченный голодом, затихший арестант болтался уже выпрямленным. Точно сама смерть – главный специалист по армейской выправке – подгоняла труп под необходимые уставом требования.

– Вы, пятеро, – нале-во! Шагом марш!

Отто шел четвертым в колонне. Вернее, шагало его тело, покрытое мерзким, холодным потом. Они приближались к перекладине. Она была освещена перекрестьем прожекторов. Отто отлично видел, как надзиратели налаживали веревки, перекидывая их через массивный деревянный брус. Двое, по приставленным лестницам взобравшись на брус, привязывали веревки. Те, что стояли внизу, привычными движениями вязали петли. Три петли повисли в рамке перекладины. Значит, если «занятия» будут проводить по порядку, он пойдет во втором подходе. Далекий шум просочился сквозь лай собак и рокот работающих дизельных установок. Это был шум моторов. Но Отто ничего не слышал и с трудом понимал, что происходит вокруг.

– Приступайте, – дал команду лейтенант.

– Разуться! Быстро разуться! – оглушающе кричал фельдфебель. – Руки за спину… – следом отчетливо произнес он.

Стоящего возле Отто арестанта трясло крупной дрожью. Он никак не мог совладать с собой.

Кисти рук Отто крепко схватили и стянули веревкой с такой силой, что он невольно издал стон.

Табуретки уже установили прямо в грязь под качающимися на ветру петлями.

– Первые трое… – произнес фельдфебель следующую порцию слов. – Подводите.

Надсмотрщики подхватили сзади за руки первых троих. Двоих подвели на подкашивающихся, дрожащих ногах. Третий, сделав шаг, упал в грязь и заверещал, выкрикивая какой-то нечленораздельный поток звуков, сквозь который лишь изредка прорывались слова: «Нет!.. Нет!.. Я исправлюсь… нет». Его босые ноги елозили по грязи.

Его подтащили к табуретке, туда же, где, напротив своих петель, уже стояли двое. Только тут Отто разглядел того, что стоял ближе всех к левому столбу перекладины. Лемке!.. Он числился во втором взводе, и в роте они практически не пересекались. Теперь трудно было узнать в этом дистрофичном арестанте нагловатого здоровилу-уголовника, который чуть не придушил Отто накануне их прибытия в особое полевое подразделение. И вот теперь петля придушит их обоих, с разницей в несколько минут. Может быть, это даже будет одна и та же петля.

Видно, как на мертвенно-бледном лице Лемке дрожат и шевелятся губы, такие же бесцветно-серые, как и все остальное лицо. Они двигаются мелко-мелко, точно копошатся маленькие серые червячки. Отто часто видел таких в лиловых ранах разлагающихся трупов. Лемке еще жив, но смерть уже взялась за него.

Возле него подтащили и бросили того, третьего, который все не поднимался. Уткнувшись лицом в табуретку, он плакал. Беззвучно и без слез. Возившийся с ним конвоир с виноватым видом – как это, мол, вверенный ему арестант нарушает ход занятий – несколько раз ударил его сапогом по ребрам и по спине, все время приказывая: «Встать! Встать!» Потом под укоризненным взглядом фельдфебеля поднял приговоренного к занятиям на ноги и уже не отпускал его, держа одной рукой под мышкой.

– Ну вот, – произнес фельдфебель, почти с учительским назиданием в голосе. – Вы сами видите, что над выправкой надо еще работать и работать. Смотрите и запоминайте. Достойный звания арийца должен нести