Искупить кровью! - Роман Романович Кожухаров

его в лазарет… – философски комментирует фельдфебель Клаус. Он не скрывает того, что он доволен реакцией «недостойных». Еще один кирпичик в святое дело перевоспитания этих недоносков. – Мы бы сделали это, – продолжает вещать он. – Но у нас нет лазарета. Кто в этом виноват? Я вас спрашиваю, говнюки? Вы сами и виноваты. Вы же прекрасно знаете распоряжение герра начальника. «Сначала строится здание штаба, затем – лазарет». Вы сами кровно заинтересованы в скорейшем завершении строительства здания администрации. Кхе-кхе, кровно… вы понимаете, о чем я?

Сегодня прямо с утра он явно в ударе. Он еще не знает, что скоро лейтенант здорово испортит ему настроение.

– Так вот… Вы, ленивые свиньи, не хотите трудиться. Вместо того чтобы примерным трудом и кровавым потом смывать с себя позорное клеймо «недостойного», вы только и знаете, что саботировать… Предпочитаете подыхать от симуляции своих мнимых болячек. Ваша главная болезнь – это трусость. Не думайте, что вам удастся отсидеться здесь и тем самым избежать фронта. От главной болезни мы вас можем лечить уже сейчас!.. Поэтому пока… – Фельдфебель делает многозначительную паузу, и его мясистая физиономия расплывается в гнусной ухмылке. – …Пока весь ваш лазарет – на свежем воздухе. – Он смеется, считая удачной свою утреннюю шуточку. Другие конвойные тоже смеются.

– Пока я и господа надзиратели, мы будем вашим лечащим персоналом… – добавляет фельдфебель. – А здесь, – он трясет своей снайперской винтовкой, – здесь спрятаны чудо-таблетки. Они излечат вас от всех болячек. А ну живо!.. Выходим, выходим строиться!..

XVII

Почему это утро вдруг вспомнилось ему сейчас, когда они торчат здесь с пустыми животами, посреди пустого лагеря? Отто даже не пытается искать ответы на этот вопрос. Еще одна лишняя трата энергии. Тот кусок хлеба, из сумки убитого вахмистра с нейтральной полосы, уже давно превратился в одно воспоминание. Рези в животе словно пульсировали, захлестывая волнами все более острой, нарастающей боли.

– Смирно!.. – рявкнул вдруг унтер и сам вытянулся в струнку. К строю направлялись фельдфебель и Людвигсдорф. Лейтенант был мрачнее тучи. По внешнему виду фельдфебеля трудно было определить его настроение. Даже в слепящем свете прожекторов эмоции у него не проглядывались. Они словно терялись в мясистых складках его физиономии – физиономии колбасника.

Заняв свою «командирскую» позицию перед строем, лейтенант с минуту выдерживал паузу. Тяжелым взглядом он медленно вел вдоль строя, словно ощупывая каждого.

– Дисциплина в роте значительно снизилась… – произнес он. Лед и железо крошились в его голосе. – Она просто ни к черту!..

Он умел вскипать в долю секунды и так же быстро возвращаться в замороженное состояние.

– Я вынужден выслушивать нарекания от вышестоящего начальства… Сегодня, в третий раз подряд, нас отрядили на «уборку». Что это значит?.. Я вас спрашиваю, ублюдки?!

Вопросы были озвучены ледяным тоном. Офицер сделал паузу, словно ожидая ответа. Но не стоило даже пытаться на них ответить…

– Вы собраны здесь, дабы упорным трудом искупить свою черную вину перед великим рейхом. Германская нация дала вам еще один шанс – смыть с себя пятно позора, избавиться от клейма недостойного. Воистину – лучше умереть, чем жить с этим клеймом. Пусть вы сдохнете, как последняя собака, пусть вас раздавят, как вошь. Все же этим актом очищения, перехода из вашего скотского настоящего в небытие вы приблизитесь, хоть на йоту, к тем геройским смертям доблестных сынов германской нации, носителей тевтонского духа, которые гибнут на полях сражений за нашу великую Германию…

Слова лейтенанта барабанили в уши Отто, словно капли затяжного холодного дождя. Он вспомнил вдруг кучу убитых, которую они натаскали сегодня на нейтральной полосе. Русских среди них не было. Они проводили уборку после предпринятой накануне атаки. «Доблестные сыны германской нации…» Близко к куче подойти стоило неимоверных усилий. Тошнотворное зловоние распространялось на десятки метров, особенно в ту сторону, куда дул ветер. Арестантов рвало и мутило, и только угрозы надзирателей – правда, после случая с фельдфебелем, уже не такие громкие – заставляли приближаться к трупам вплотную.

А ведь лейтенант не врал. Пятерых штрафников закопали вместе с павшими героями. Отдельной группой, но в одной яме. Выходит, раз они удостоились этой великой чести, значит, они искупили свою вину перед нацией и перестали быть недостойными. И Крегер, пристреленный сегодня утром на обочине дороги и попросту скинутый в кювет, тоже перестал быть недостойным.

XVIII

Фигура лейтенанта застыла в свете прожекторов, как будто это был замороженный в толщу льда манекен, демонстрирующий образец офицерской униформы где-нибудь в ателье, в центре Берлина. Чисто выбритое лицо застыло гипсовой маской, снятой только что с мертвеца. Двигался только рот, словно отдельно от всего остального тела. Но и в этом движении не было ничего от жизни. Механически чеканил слово за словом, точно внутри у лейтенанта прятался маленький конвейер по производству слов. Что-то вроде конвейера по производству пуль. Собранные из звуков, слова тут же выплевывались изо рта лейтенанта. Как пули, раскаленные и одновременно мертвенно-холодные, они летели в головы и в уши арестантов.

– Выровнять строй! Фельдфебель, ваши подопечные совсем распоясались. Посмотрите, как они стоят! Вермахт предоставил вам шанс – вместо того, чтобы отправить вас в штрафной лагерь, вас оставили на передовой в полевом подразделении. Вы почти армейское подразделение, черт вас дери! Фельдфебель, вы называете это армейской выправкой? А ну подравнять их!

Клаус в приказном тоне выкрикивает надзирателям: «Подравнять!» Это звучит, как команда «фас!». Как свора овчарок, они накидываются на строй и начинают бить арестантов прикладами своих винтовок. Колотят методично, чтобы досталось каждому, и лишь затем, услышав стон или тупой звук, переходят к следующей жертве. Лейтенант и фельдфебель стоят, не шелохнувшись, наблюдают за работой надсмотрщиков. Унтеры стараются, не жалеют ни сил, ни прикладов. Кто-то инстинктивно пытается защититься, закрыться от удара руками. Но это еще больше раздражает унтеров, и они награждают таких двумя, тремя сверхурочными ударами. От их старательных ударов многие выхаркивают с кровью выбитые зубы, валятся на землю и, скрючившись в грязи, не могут подняться. Те, кто устоял на ногах, пытаются помочь упавшим.

– Только посмотрите… – раздается голос лейтенанта. – Это же ни на что не способный сброд… Я стремительно теряю веру в возможность вашего исправления… Я все больше убеждаюсь, что недостойный – это суть каждого из вас. Как вы думаете, фельдфебель?

– Так точно, герр лейтенант. – Отвечая, Клаус совершает попытку вытянуть свою грузную тушу в стойку смирно.

– Мы стараемся добиться от них армейской выправки, а они только делают все хуже и хуже. Строй стал вообще ни к черту… Надо наконец провести в нашей роте дополнительные занятия по выработке строевой