Искупить кровью! - Роман Романович Кожухаров

истинные герои, а не такое дерьмо, как ты?.. Ты все просчитал. Да только от большого ума бывают большие страдания, Отто. Здесь нет жандармерии люфтваффе. Здесь я – жандармерия. Здесь я – порядок. Но мы кое-что придумаем для тебя. Как раз для твоего жгучего стремления полетать. Ты у нас вознесешься! Не правда ли, Шульц, как вовремя принят приказ о создании команд вознесения?

– Так точно, герр офицер!

– Штрафную команду пригоняют через два дня. Настоящий сброд, мой дорогой Шульц, – уголовники, леваки. Ведь его отец, герр профессор, даже допрашивался в гестапо по подозрению в сочувствии ублюдкам-левакам. Да, Шульц, не зря мой отец всегда ненавидел этих поганых интеллигентов. Этот ублюдок – настоящий наследник своего красного папаши. Такому дерьму – самое место в шайке штрафников. Их бросят к самой линии фронта, Шульц! Они будут жевать все дерьмо, какое только есть на передовой. Метко их окрестили – команда вознесения, ха-ха! Действительно, оттуда им одна дорога – на небеса!..

VII

– Смотри, какие свеженькие… – с усмешкой произнес один из надсмотрщиков. Рослый, он стоял, поставив ноги на ширине своих широких плеч. Руки с закатанными рукавами кителя здоровяк держал за спиной, отчего плечи его казались еще шире.

– Ничего, здесь их ждет большое будущее.

Вы быстро придете в норму, господа отщепенцы, – произнес второй, в чине фельдфебеля. Он почти не отличался от первого по комплекции, только был ниже ростом.

Эти и еще двое, здоровяки как на подбор, вальяжно расположились под деревом. Раскидистая крона укрывала их от дождя. Несильный, но нескончаемый, он еще более усиливал ощущение тоски и уныния в душе Отто. Они, девятеро вновь прибывших, сиротливо стояли под непрерывно лившим с непроглядного серого неба дождем. Прямо перед ними было выстроено в три взводные коробки их «большое будущее». Серые, осунувшиеся лица, серые, изношенные мундиры. Отто вдруг понял, что нагоняло на него такую тоску. Ни одного живого взгляда, хотя бы подобия любопытства. Отрешенные выражения лиц, таких же серых, как это подобие неба над головой.

Новички, действительно, выделялись на этом фоне своим пышущим видом. Особенно четверка привезенных из так называемой резервной армии. Бывшие уголовники, они с ходу собрались в группку – подобие шайки. Вожаком у них – Лемке. Постоянная наглая ухмылочка на разбитых губах обнажает две железные фиксы вместо передних зубов. На лице его – сплошь покрытом зарубцевавшимися рассечениями – черным по белому написано, что он доволен свежими впечатлениями и что намерен в любой ситуации устроиться лучше всех, чего бы ему это ни стоило. И данная ситуация не исключение. У Отто уже была с ним стычка. В сарае, где их держали под замком и охраной. Они ожидали отправки в арестантскую полевую команду – команду вознесения. Пятеро, все армейские, оказавшиеся здесь за разные провинности.

VIII

Пехотинец Крегер получил письмо из дома. Мать написала, что о Хелен сказать ничего не может, потому что Хелен переехала на отдельную квартиру. Хелен, его ненаглядная Хелен, которую он с самой свадьбы на руках носил. Правда, у нее с матерью сразу не заладилось. Квартира, какая квартира? Мать написала еще что-то, но другие строки были тщательно вымараны. Что зачеркнула чертова военная полиция? Что его ненаглядная Хелен живет с офицером СС? Или с другой тыловой крысой? Пехотинец Крегер часа два, не замечая ничего вокруг, ломал голову над этими вопросами. А потом он достал самогон в деревне, где они расквартировались. Напился до беспамятства, ничего не помнил. Потом, уже в участке, узнал, что начал палить прямо в доме, убил хозяйскую семью – старика и женщину с ребенком. Но в жандармерию его забрали не за это, а за драку с офицером, который попытался отнять у Крегера «шмайсер».

– Избил своего командира – иди под трибунал. Я так понимаю?.. – донимал Крегер остальных своими рассуждениями. Он крепко расстроился, что вместо трибунала его определили в арестантскую команду.

– Радуйся, что так, – не соглашался Дирк, черноволосый неунывающий баварец, он во всем старался найти лучшее. – Зато судимости не будет. Это же, считай, такая же войсковая часть. Только для провинившихся…

Его определили в команду вознесения за самовольное оставление караула. Служил как сыр в масле – в интендантском подразделении. Обмундирование, консервы… До фронта – на расстоянии двух зон обстрела тяжелой артиллерии. Погорел из-за любвеобильности. Проштрафился он на карауле. Поставлен был охранять вагон с консервами и самовольно оставил пост. А тут как раз начальство обход затеяло…

– Ну и дурак… – резонно подытоживал Адам Фриц, самый старший из собранных в сарае штрафников. Его провинность состояла в том, что он вернулся из отпуска позже положенного срока. У Адама в Райнен-Пфальце был дом, семья и большое хозяйство. «Всего на два дня!.. – то и дело сокрушался Адам. – Не мог же я виноградник оставить нечищеным!.. С весны не стрижен. Такого не бывало двести лет. Даже в Первую мировую… Он каждый год был подстрижен… Мой отец, и мой дед, и мой прадед…» На вопрос любопытных сокамерников по сараю, почему же жена или дети не сделали эту работу, Адам хмурился. «Не могли они… Их всю весну водили на строительные работы. Дорогу вели на Висбаден…» Адам Фриц взялся всерьез, с крестьянской основательностью учил Дирка жизни.

– Оттого и погорел, что был как сыр в масле, – неторопливо ворочал он своим языком. – Когда делом занят, так не до глупостей. Чего не хватало? Служил бы себе и пороху бы не нюхал.

Но Дирк только отмахивался рукой и смеялся в ответ. Он не унывал.

IX

– Ничего, зато будет что вспомнить в команде вознесения!.. – многозначительно приговаривал он. – Видели бы вы ту фройлен Марию… Словно куколка. Одета скромно, но чистое все, постиранное. И в комнате все аккуратно, убрано, цветы. В пригороде она жила, от станции два шага. Сама худенькая, стройненькая – ну, это от недоедания, – а глаза огромные, волосы длинные, золотистые. Я им консервов принес, сардины, тушенка.

– Она не одна, что ли, была?.. – с нескрываемым любопытством переспросил Крегер.

– Ну да. Мать – старуха. И сынок, три года.

Мы и сговорились… за еду… Сама подошла… Ребенка, говорит, нечем кормить…

– Так она с ребенком, что ли?.. А говоришь, стройненькая… – разочарованно откинулся Крегер.

Дирк вспыльчиво надвинулся на Крегера.

– Ты бы видел ее, – процедил он. – Совсем как девушка. Кожа гладкая, белая вся, фигурка точно выточена из слоновой кости. А груди – заостренные, соски в разные стороны смотрят, возьмешь их в руки, нежные, упругие – а она вся аж дрожит. Нетерпеливая сразу делается…

– Оно и понятно, шлюха…

Дирк коротким