Искупить кровью! - Роман Романович Кожухаров

Дошло даже до того, что по предложению командира их зенитного расчета Киршнера, договорились о часах посещения борделя, открывшегося неподалеку на окраине города почти сразу после прихода зенитчиков. «Смена караула», – орал Киршнер под одобрительный рев пивного бара, заполненного сплошь мундирами с нашивками люфтваффе. У некоторых из жандармов, заходивших в пивную, висели на груди горжеты. Один из них, Ганс, уже порядком закрепив неважное польское пиво несколькими рюмками шнапса, объяснял Отто и его товарищам, что, мол, горжет – это душа и сердце жандарма, что у всех полевых жандармерий они одинаковые: орел великого рейха и надпись «полевая жандармерия». Отличить рода войск можно лишь по фоновому цвету бляхи. «Запомните, зенитчики, – что есть мочи вопил Ганс, – если вы видите жандарма со светло-синим горжетом на груди, знайте!.. Это – ваш брат по люфтваффе!»

У вахмистра, который приехал за Отто в батарею, у тех, кого они встретили здесь в участке, бляхи были обычного стального цвета – общевойсковые.

VI

Зиглиц просто расточал деликатность и предупредительность. Видно было, что он еще не притерся к новому мундиру. Тот был несколько великоват и тер шею так, что господин унтерштурмфюрер вынужден был то и дело поправлять лацканы. На одном – под правой щекой – белели две эсэсовские молнии, а на другом, под левой, – три ромбика.

– Эта пытливость ума, Отто, мне весьма импонирует, только есть один момент…

Унтерштурмфюрер вдруг резко остановил свой размеренный марш и развернулся в сторону допрашиваемого.

– Дело в том, герр гефрайтер… – Голос его стал совсем пасторским. – Например, герр кандидат… – Офицер снова указал на секретаря. – Хоть он и бывает неостроумен в иных суждениях, но…

Голос унтерштурмфюрера становился все деликатнее и вкрадчивее.

– Зато герр кандидат безукоризненно выполняет свои непосредственные обязанности. И за это – прежде всего за это – его ценит вермахт и великий немецкий народ…

Офицер сделал паузу, и Отто, выждав еще с полсекунды, посчитал возможным ответить:

– Герр унтерштурмфюрер… У меня пять нашивок люфтваффе за сбитые русские самолеты. Неужели я позволил хоть чем-то в своем поведении усомниться в безукоризненности своих воинских обязанностей?

– Да, Отто… – продолжал офицер. – Я прекрасно все знаю. Пять нашивок…

Вдруг он совершенно преобразился. Все его деликатнейшее спокойствие вмиг испарилось. Как взрыв от случайно сдетонировавшего снаряда.

Он заорал так, что вздрогнули и Отто, и исполнительнейший секретарь:

– Так какого черта, герр гефрайтер?!. Какого черта вы сюсюкаетесь с беглой русской свиньей и отпускаете ее, вместо того чтобы прихлопнуть на месте!

Крик унтерштурмфюрера бил в ухо Отто, как будто молотком застучали по станине зенитного орудия.

Отто, поначалу ошеломленный, уже пришел в себя. Он отвечал совсем спокойным голосом:

– Я зенитчик, герр унтерштурмфюрер. Я стреляю по самолетам, а не в безоружных голодных солдат… Насколько я знаю, это ваша забота – возиться с таким контингентом.

– Кстати… вы не голодны? – вдруг спросил офицер совершенно спокойным голосом. У него эффектно получалось переходить из одного крайнего состояния в другое. Артист…

– Нет, спасибо, не голоден…

– Вы не поняли, гефрайтер. Я не предлагаю вам поесть… Вы совершенно верно заметили по поводу контингента, которым нам приходится заниматься…

Вновь зазвенел молоток на станине.

– …К прискорбию, в рядах истинных арийцев, чьи сердца переполнены орлиной храбростью и тевтонским духом, то и дело попадаются слабаки, недостойные воплощать великую миссию по расширению жизненного пространства для немецкого народа.

«Ему бы еще трибуну», – думал Отто, почти не слушая выспренных выкриков унтерштурмфюрера.

– Все записал, Шульц? – прервав речь, спросил вдруг Зиглиц.

– Так точно, герр офицер… – с готовностью пробубнил секретарь, – «пространства для немецкого народа».

– Отлично… – Офицер подошел к столу и взял какую-то бумагу. – К нам поступило донесение, герр гефрайтер. О вашем поведении на передовой. Поведении, недостойном солдата вермахта. Вас будет судить полевой суд, дорогой Отто.

– Прошу уточнить, герр унтерштурмфюрер. Я солдат люфтваффе… Меня должны передать в соответствующую полевую жандармерию…

– Ах да, я совсем забыл, вы же зенитчик, элитная косточка, военно-воздушные силы. Эти нашивки люфтваффе, они так нравятся девушкам.

Не правда ли, герр гефрайтер?

Отто молча вскинул на него взгляд. Недоброе предчувствие обдало все внутри холодом.

– Что вы молчите, герр гефрайтер?! Вы так стремитесь попасть в свою, летную жандармерию. Почему?

Офицер упивался своей ролью следователя.

Он вошел в артистический раж.

– Может быть, вы рассчитывали попасть в лагерь люфтваффе в Потсдаме? Ведь именно туда направляют всех провинившихся из люфтваффе.

Ответьте мне, Отто, вы слышали о лагере в Потсдаме?

Отто сидел молча, понуро опустив голову.

– Я не слышу? Отвечайте!.. Хельга – ведь она милая девушка?..

Отто вскинул голову и посмотрел на унтерштурмфюрера. Тот расхохотался:

– Господи, Отто, куда делось ваше нордическое спокойствие? Откуда вдруг эта ненависть во взгляде? Я спрашиваю, у вас есть девушка?

Неужели они все знают. Смятение охватило Хагена, он вдруг почувствовал, что пол вместе со столом уплывают из-под него. Офицер знает о нем все, и про Хельгу… Наверное, знает о каждой мысли, возникающей у него в голове. Просто видит ее, словно какой-нибудь лук, растущий на грядке.

– Да… – глухо просипел Отто. Он не узнал своего голоса.

– Где она живет? – Выждав, офицер уже завопил. – Где она живет?

– В Потсдаме…

– В Потсдаме… – удовлетворенно потер руки унтерштурмфюрер. – Хельга – славная девушка… Вряд ли она оценит по достоинству ваш трусливый поступок.

– Ложь!.. – Отто вскочил и в тот же миг отлетел к стенке, отброшенный ударом офицерского сапога.

С минуту Зиглиц и тут же подоспевший секретарь месили Отто каблуками своих сапог. Отто пытался защищаться, закрывал голову и живот руками, но удары сыпались слишком быстро. Отто казалось, что с каждым замахом сапога Шульца кишки его вбиваются вместе с позвоночником в стену, к которой Отто прижался спиной.

– Кусок дерьма, – холодно и зло цедил с каждым ударом унтерштурмфюрер. Он норовил попасть по лицу. Вскоре глаза Отто заплыли, и лицо превратилось в надутый шар.

– Хватит… – раздался голос Зиглица. В нем звучала даже некоторая доля усталости.

– Посадить его, герр офицер?

– Пусть лежит здесь, пока кровь стечет. Кусок дерьма… – Унтерштурмфюрер даже запыхался от активной фазы своей работы. Дыхание его понемногу приходило в норму, и он продолжал говорить. Отто ничего не видел – оба глаза его заплыли. Даже слух его почти ничего не разбирал из того, что говорил Зиглиц. Сплошная волна боли, захлестнув, точно утопила его и не давала дыхнуть.

– Ты хотел хорошо устроиться в Потсдаме? Чтобы бить баклуши на этом чертовом курорте для недоделанных, пить пиво с другими зазнайками из люфтваффе и трахать свою славную Хельгу? А настоящие парни чтоб гибли на чертовом Восточном фронте –