Искупить кровью! - Роман Романович Кожухаров

между установленными в каждом углу прямоугольника вышками, с автоматчиками в карауле, были проложены тропинки для овчарок, которые осуществляли патрулирование по всему периметру. Прожекторы были установлены на двух вышках, противостоящих по диагонали – той, что примыкала к воротам (оттуда же торчал и дырявый, точно ноздреватый сыр, ствол пулемета «МГ») и ближней к перелеску. Слепящие круглые столбы света прожекторов обшаривали местность вокруг лагеря. Наткнувшись на черно-серую движущуюся массу, столб света, точно хищная лапа, выхватил ее из темноты и уже не отпускал, пока колонна, под неистовый лай собак, не прошла через ворота внутрь периметра.

XV

Лагерь встречает колонну странной тишиной.

Ее не перебивают ни лай собак, ни крики надсмотрщиков. Они то и дело сопровождаются ударами прикладов, которые достаются тем, кто идет в шеренгах с обоих краев. Наконец Отто понимает причину этой пугающей тишины. Лагерь пуст. Они одни здесь, другие роты еще не вернулись со своих «дневных заданий».

Унтер, командир первого отделения, проводит построение и перекличку. Все ждут, что вот-вот начнут выдавать ужин – горячую похлебку, пахнущую тухлым мясом, и черствый кусок хлеба. Отто уже представляет, как он макает хлеб в похлебку и медленно вытягивает ртом пропитавшую мякиш жидкость. Так вкус пойла делается не настолько омерзительным, и сам процесс «ужина» растягивается на больший срок.

Но унтер не торопится произносить команду «Вольно». Ожидание делается невыносимым. Он точно ждет чего-то. Смотрит на часы и все время оглядывается на палатку офицеров. Вообще-то, странно и то, что сегодня командует он. Обычно построение проводит или фельдфебель, или сам лейтенант. Но командира роты нигде не видно. И Клауса тоже. Разрешил хотя бы принять вольное положение. Но все по-прежнему вынуждены тянуться в струнку и ждать.

Отто пытается отвлечься от мучительного, тоскливого ощущения ожидания. Он размышляет над тем, отчего так пусто в расположении лагеря. Арестанты из 2-й и 3-й возводят резервную линию обороны. Это еще километров на семь дальше вглубь от позиций, где сегодня была рота Отто. С одной стороны, хорошо – не стреляют. Но работа там намного тяжелее, и передышки практически нет. Да и идти почти на час дольше. Для многих эта разница в пути становится роковой. Арестанты под руководством саперов строят блиндажи и доты для пулеметов и самоходных установок, копают траншеи, потом укрепляя их древесиной. Наверняка строительство затянулось, и они там застряли. Такое уже бывало. Арестантов заставляли работать и по четырнадцать, иногда – по пятнадцать часов без передышки. Многие, не выдерживая, падали замертво прямо там, где заставала их смерть – в цементном растворе, с лопатой в руке. Тех, кто не мог подняться и продолжить «выполнение приказа», укладывала пуля конвоира. Так что по части «не стреляют» «стройка» была ненамного лучше, чем «уборка» на нейтральной полосе. То же творилось и на лесозаготовках – еще одном постоянном «задании» в особом полевом подразделении.

На сегодня задание заготавливать древесину в ближайшем лесу получили пятая и первая роты. Часть бревен они своими силами должны тащить к резервной линии, часть – в лагерь, где сколачивают, также силами самих арестантов, деревянное здание для штаба. Там планируется поселить штабных офицеров, командиров рот, унтеров, а также обслуживающий персонал. Сейчас они живут в такой же брезентовой палатке, как и арестантские роты. Конечно, внутри обстановка совсем другая – не деревянные двухъярусные нары, а кровати, мебель. В палатке начальника лагеря даже есть патефон.

Но ежедневного перевыполнения заданий добиться никак не выходит. А ведь именно этого начальник лагеря требует от командиров рот, командиры рот – от надзирателей, а те – от арестантов. Среди главных причин такого безобразного положения дел фигурирует плохая погода. Но более чем погода показатели портят сами арестанты. Хронический голод и изнуряющая работа делают свое дело лучше, чем пули и приклады конвоя. В роте Отто каждое утро, после того как звучит команда «Подъем», несколько человек просто не в состоянии ее выполнить.

XVI

Одна и та же картина повторяется каждое утро. В ротную палатку заходят конвойные во главе с Клаусом. Он кричит: «Подъем», и они продолжают неспешно идти вдоль двухъярусных деревянных нар, с которых неуклюже, суетливо сползают штрафники. Начинается новый день, очередная борьба за выживание. Практически все истощены настолько, что по крохам собирают силы, чтобы вести эту борьбу.

Отто уже знает по опыту, что именно эти минуты самого утра, время подъема – решающие, самые важные. Когда физически ты на пределе, важнее всего как ты соберешься с духом. Именно утро в лагере – психологически самое безнадежное время. Тебя только что выдернули из спасительного полузабытья-полусна. В этот миг ты беззащитнее всего. Весь мир, который обрушивается на тебя каблуками и прикладами конвоиров, кажется сплошным беспросветным садистом. А больше всего достается тем, кто собирается медленнее других, тем, кто начинает отставать. Штрафники инстинктивно стараются не попасть в отстающие, потому что необъяснимое, почти суеверное наблюдение не раз доказывало: именно эти, отставшие поначалу, имеют наибольшие шансы потом, в течение дня, быть наказанными «за неисполнение приказа».

Для некоторых команда «Подъем» звучит, как смертный приговор. Эти не могут наскрести в себе сил даже для того, чтобы самостоятельно спуститься с деревянных нар. Дизентерия, обезвоживание, жар, явные признаки болезни. Или просто усталость. Смертельная усталость. Для унтера это ненужные подробности, в которые он, как правило, не вникает. Надзиратель подходит к такому арестанту и пинает его носком сапога, приказывая подняться. У некоторых получается. Тех, кто остается лежать, конвойный спихивает на барачный пол – убитую, выстланную дерном землю. У некоторых получается подняться с пола. Это все-таки шанс протянуть еще немного. Потом, когда день набирает силу и арестант поневоле втягивается в полностью обезличенный ритм его движения, цепляться за жизнь уже легче. Такую попытку сегодня с утра сам себе выцарапал у смерти Крегер. Он сумел подняться с пола, куда его бесцеремонно спихнул во время подъема унтер. Он прожил еще час, получив свою пулю за воротами лагеря.

Хуже приходится тем, кто так и не может подняться. Они обречены. У унтеров действует негласное правило. Они не убивают в палатке. Но в их глазах беспомощно распластанный на полу арестант – уже труп. Именно так, будто труп, они вытаскивают его наружу. Они делают это легко, чуть не играючи – взял за руку или за ногу и тащит, словно связку сухих веток.

Снаружи доносится выстрел. Его ждут все, но все равно для каждого из штрафников он звучит неожиданно. Все, кто стоит в расположении арестантской роты с нашитыми номерами, невольно вздрагивают.

– Мы бы отправили