Наступило утро - Зеин Жунусбекович Шашкин

Всю дорогу от вокзала и до ТуркЦИКа Саха шел, вспоминая свои встречи с Фурмановым, тяжелые дни мятежа в Верном, незабываемые часы, проведенные в тюремной камере, когда смерть была совсем рядом.

Заместитель председателя ТуркЦИКа Рахимов принял Сагатова холодно, был не в духе, куда-то спешил. Об участниках восстания тысяча девятьсот шестнадцатого года, находившихся в Синьцзяне, сказал коротко:

— Ну и хорошо, что они задерживаются там. А если бы хлынула разом вся сорокатысячная орда? Что бы вы стали делать? Вы не можете устроить какую-нибудь тысячу прибывших первой партией? Учтите, поступает много жалоб, люди скитаются без крова, умирают от голода. Придется за это ответить!

Сагатов пытался возразить, но Рахимов не захотел слушать.

— Сейчас мне некогда. К вам выезжает специальная комиссия по устройству беженцев. Она разберется во всем.

Саха вышел из кабинета Рахимова возмущенный. Он не ждал такого приема от руководителя республики. В приемной Сагатов столкнулся с широкоплечим жгучим брюнетом в ослепительно белом костюме. Брюнет кивнул ему и прошел в кабинет Рахимова без доклада.

— Кто это? — спросил Саха у секретаря.

— Кожаков.

— Земляк! А я и не узнал даже! — Мелькнула мысль рассказать Кожакову о разговоре с Рахимовым, но он отогнал ее сразу. Не стоит... Какой толк?

Не успел Сагатов спуститься с лестницы, как его догнали Рахимов и Кожаков. Втроем они вышли на

улицу. Рахимов сел в коляску и укатил. Кожаков дружелюбно поздоровался с Сагатовым, как со старым знакомым, и тут же пригласил на обед.

— Земляки же мы... Так давно не виделись...

Сагатов охотно принял приглашение. Они прошли пешком до квартиры Кожакова — он жил в центре города:

Хозяин угостил семиреченского гостя узбекским пловом и отличным виноградным вином. «Неплохо живет»,— отметил Сагатов, разглядывая стены, затянутые текинскими коврами и шелковыми сюзаннэ.

За обедом Кожаков много ел и много пил, весело шутил, рассказывая смешные истории из ташкентской жизни. Саха почувствовал, что хозяин избегает вести деловой разговор при жене. После обеда он увел гостя в кабинет.

— Садись, брат, поговорим по душам.— Кожаков усадил Саху на тахту, покрытую текинским ковром, сам сел рядом.— Ну, рассказывай, как там жизнь идет в родном Джетысу?

Кожаков курил, пуская голубоватый дым колечками. Он спиралью тянулся к раркрытому окну.

— Ничего. Как говорят русские — живем да хлеб жуем.

— А может быть, не хлеб, а камчу?

— Камчу?! Это от кого?

— От русских казаков. Что, тебе неизвестно?

— Что-то не слышал...

— Выходит, мы здесь лучше вас знаем, что творится в Джетысу. Может быть, тебе неизвестно, как живут беженцы, вернувшиеся из Синьцзяна? Могу сообщить — ЦИК располагает большим материалом... Казахам, прибывшим на родину, негде жить. Землю их забрало казачество.— Кожаков сделал небольшую паузу и положил руку гостю на колено.— Выселять надо казаков из станицы, а их дома передавать этим бейшара. Иначе плохо будет...

— А разве другого пути нет?

— Нет.

_ Ну, что же, тогда, видимо, придется меня снять, а послать туда вот хотя бы вас. Вы сумеете устроить бейшару...

Кожаков деланно засмеялся.

— Не надо кипятиться. Какой горячий! Никто не думает отбирать твой пост. Но казах нигде не должен забывать, что он казах...

Разговор не клеился. Сагатов стал собираться домой. Хозяин не удерживал. Они расстались взаимно недовольные друг другом...

Саха шагал в гостиницу и раздумывал: почему Кожаков пригласил его к себе?

В эту ночь он долго не сомкнул глаз, стараясь найти ответ на мучивший его вопрос. Но так и не нашел.

Саха приехал на вокзал перед самым отходом поезда. Попутчики — двое мужчин и женщина — уже расположились на своих местах. Вкупе было темно, и он не сумел как следует разглядеть лицо женщины. Устроившись на противоположной нижней полке, Сагатов заснул не сразу. Он перебирал в памяти ташкентские впечатления и думал об отце: «Неужели Жунус на чужом берегу?»

Разбудил Саху шум и громкие голоса. Кто-то говорил хриплым вразумительным басом:

— Ну, а что я могу сделать? Чем помочь? Я, гражданка, не врач-гинеколог и не акушерка...

— Я — врач! — отозвался женский голос, и Саха понял, что это сказала спутница по купе.— Но в общем вагоне роды не примешь, надо сюда перевести.

— Куда сюда?! Все места заняты.

— Надо найти! Рождается новый человек.

«Вот оно что!» — догадался Сагатов и, приподнявшись, сказал:

— Я уступлю свое место. Пожалуйста!

— А как же вы?

— Не беспокойтесь! — Сагатов поднялся, но мужчина пробасил:

— Спите. Устроим как-нибудь... Идемте, гражданка. Они ушли, а Саха снова забылся тяжелым сном.

Утром, когда он вышел в коридор, у окна увидел спутницу по купе. У нее было красивое лицо и большие голубые глаза.

— Ну,какие у вас успехи?

— Отличные... Родился новый советский гражданин....

Они разговорились, и Сагатов узнал, что женщина- врач едет в Верный, что зовут ее Глафирой Алексеевной, она коммунистка и будет заведывать областным отделом здравоохранения.

Глафира Алексеевна рассказала о своем отце — он отбывал ссылку в Верном и там умер.

Слушая ее, Саха вспомнил Жунуса и опять с тоской подумал: «Неужели он на чужом берегу?».

Глава вторая

Когда Жунусу минуло пятнадцать лет, его отдали в духовную школу. Отец его, ювелир и непревзойденный мастер по резьбе и отделке украшений на седлах, решил подготовить из старшего сына аульного муллу.

Юноша в мектебе изучал сначала арабскую азбуку, потом шариат-ульиман. Через год его перевели на изучение хафтияка и ильхама. Спустя четыре года он наизусть читал стихи Навои, Ходжи-Ахмеда Яссави. Но когда ученики перешли ко второй ступени обучения — арабиету, Жунус неожиданно бросил школу. Виноват в этом был хальфе— помощник муллы. Он послал Жунуса на озеро за водой. Жунус отказался— очередь была не его. Хальфе нажаловался, мулле, и двадцатилетнего джигита за ослушание выпороли розгами. После этого Жунус обругал хальфе и покинул мектеб. Придя домой, он сказал отцу, что не хочет быть батраком муллы. Отец не стал возражать. Так и не получился из Жунуса аульный мулла! Зато вырос грамотный, справедливый человек, способный оказать помощь родичам, попавшим в беду.

Младший брат купца Адила, поссорившись с пастухом, утопил его в речке. Жунус решительно поднял голос против убийцы, несмотря на то, что он недавно породнился с самим Адилом, посватал его семилетнюю дочурку Ляйли своему тринадцатилетнему сыну Сахе. А случилось это так.