Чужие свадьбы, я и Кирилл - Даяна Брук

— А тебе удобно прикрываться бедностью, чтобы казаться глубже.

Пауза. Иногда тишина бьёт громче любого крика, прямо в сердце, не промахиваясь.

— Ты меркантильная, — сказал он наконец.

— А ты поверхностный. Мы оба притворяемся, что это диагноз, а не защита.

Он молча встал, собрал со стола две кружки, будто пытался забрать с собой хоть какую-то логику, и пошёл к двери.

— Спокойной ночи, — бросил он, не оборачиваясь.

Дверь закрылась с тихим щелчком, как точка в чужом предложении, где ты даже не подлежащее.

* * *

Мы остались с Кириллом одни. На столе четыре кружки, одна трещина и слишком много воздуха. Даже чай, казалось, остыл от неловкости. Кирилл молчал, уставившись в чашку, будто там можно было прочитать смысл всего, что между нами не случилось.

— И что ты в нём нашла? — спросил он наконец, не поднимая глаз. Голос тихий, но с той интонацией, где ревность притворяется безразличием.

— А ты в ней? — ответила я.

Он усмехнулся, без искры.

— Он покупает жизнь деньгами. А ты любишь тех, кто покупает.

Я подняла взгляд:

— А ты — тех, у кого есть форма. Содержание для тебя — пункт факультативный.

Он откинулся на спинку стула, сложил руки на груди.

— Удобно, да? Говорить о чувствах, сидя в чужом платье и мечтая о чеке.

— А тебе удобно прикрываться бедностью, чтобы выглядеть честнее. Только честность без тепла, это просто холод.

Мы замолчали. Воздух между нами стал плотным, как натянутая простыня перед бурей. Иногда молчание звучит громче любого крика, особенно когда оба знают, что крик был бы признанием.

— Ты меркантильная, — сказал он тихо. Не в обвинение, а как приговор без апелляции.

— А ты поверхностный. И оба мы слишком умные, чтобы это признать. Притворяемся, что это диагноз, а не броня.

Кирилл встал. Медленно, будто взвешивал каждое движение. Собрал со стола две кружки, хотя мог взять одну. Наверное, хотел забрать хоть часть логики, которую мы потеряли между репликами.

— Спокойной ночи, — сказал он. Голос ровный, но взгляд короткий, режущий.

Я не ответила. Просто смотрела, как он уходит, как закрывается дверь — мягко, почти бережно. Щелчоки тишина. Как точка в чужом предложении, где я не подлежащее и даже не запятая, а пауза между словами, которые никто так и не сказал.

* * *

Я осталась одна. Кухня дышала чужими голосами, которые уже ушли. Экран мигнул: Игорь. «Я рядом. Можем увидеться».

Я перевернула телефон экраном вниз. Пусть рядом будет кто угодно, только не прошлое.

Через минуту — Степан.

«Довёз. Всё спокойно. Ты как?».

Я перевернула снова. Слишком вежливо, чтобы тронуть, слишком правильно, чтобы согреть.

Три мужчины. Три вектора. Я центр этого треугольника без геометрии, где стороны не сходятся. Один зовёт в хаос, другой в порядок, третий непонятно куда. Хочется одного простого, честного, моего. Только непонятно чего. Внутри гул, как в пустой станции: поезда уже ушли, а эхо всё ещё ходит по тоннелю, будто не верит, что финал действительно состоялся.

* * *

Я взяла листок и карандаш. Начертила таблицу: 4–2 — 1.

Четыре — угадывания с Кириллом.

Два — у Леры со Степаном.

Один — наш общий промах.

Я смотрела на цифры, как на уравнение, где решение известно, но не радует. Может, это и есть формула совместимости^ не по звёздам и не по гороскопам, а по количеству совпадений в молчании. Кто угадывает твой жест без слов^ тот и свой.

Я положила листок на стол, карандаш покатился и остановился у края, как мысль, не решившая, падать или остаться. Всё равно система не сходится. Не потому что цифры неверны, а потому что я не игрок. Я официантка, у которой на подносе всегда чужие чашки. И ни одна из них не моя.

Запись № 193.

Совместимость — это не любовь на троих, а кто угадывает твой жест с первого движения. Если крокодил молчит, не ищи субтитры.

Глава 16. Пять вопросов и одна футболка

В «Софии» было тихо настолько, что даже воздух казался в отпуске. Вера стояла за прилавком, листала какой-то женский журнал и выглядела как человек, который вот-вот устроит революцию против покоя. Ну или просто перевернет страницу глянца.

— Разошлись, — сказала она, не поднимая глаз. — Этот старик хотел от меня только секс.

Я моргнула, не сразу найдя слова.

— Прямо так и сказал?

— Нет, конечно. Он произнес: “Ты меня вдохновляешь на жизнь”. — Вера усмехнулась. — А вдохновлен он был исключительно частями тела у меня и частью тела у себя.

Я смутилась, словно словила чужое откровение без разрешения и регистрации.

— Мы же девочки, — добавила она, будто объясняя очевидное. — Игоря нет, можем говорить вслух.

— Просто… неожиданно, — выдавила я.

— А вот нечего всё время делать вид, что у нас нет тел, — отрезала Вера. — Прямота, это уважение. Если не говорить честно, начинаешь верить даже себе.

Она перевернула страницу журнала, потом резко закрыла его, словно тема исчерпана. Колокольчик на двери звякнул. В зал вошел мужчина лет сорока: аккуратный, с тем выражением лица, будто ищет не просто книгу, а подтверждение собственной теории о мире.

Вера просияла, как актриса, получившая новую сцену.

— Когда у тебя был секс? — громко спросила она, будто объявляла акцию недели.

Я едва не уронила стопку закладок. Показала глазами на мужчину: мол, Вера, пожалуйста. Тут посетитель.

Она поняла все по-своему. Кивнула и пошла прямо к нему.

— Знакомьтесь. Это Вика, — сказала гордо, как будто представляла новый шедевр. — Она потрясающая, умная, начитанная и вообще редкий экземпляр порядочной женщины. А какое у нее тело?

Да, интересно, а какое у меня тело? По мне так не очень. Надо заняться собой.

Мужчина замер, потом чуть улыбнулся.

— Очень приятно.

Я успела только вдохнуть:

— Нет, спасибо. У меня есть Степан.

Вера довольно прищурилась, а я осознала, что прозвучала так, будто объявила о помолвке в прямом эфире. Когда дверь за клиентом закрылась, Вера с самым довольным видом протерла прилавок и сказала:

— Так, значит, есть Степан. Мне нравится его имя. Серьёзное, без истерики.

Я села на табурет, глядя на полку с любовными романами. «Я сказала “Степан”, не “Кирилл”, — подумала я. — Значит ли это, что я уже выбрала? Или просто проговорилась? А