Елена Глинская. Власть и любовь. Книга 1 - Александр Михайлович Козлов

— значит поступиться своим достоинством и отречься от всех стремлений. Отказаться — вызвать недовольство великой княгини и потерять все, чего он так долго и упорно добивался на протяжении многих лет.

Старый боярин посмотрел в глаза Елены, пытаясь разгадать ее истинные намерения. Что двигало ею? Желание укрепить свою власть, используя Телепнева-Оболенского как противовес ему, Глинскому? Или же за этим стояла личная симпатия, о которой шептались в кулуарах Кремлевского дворца?

В нем боролись честолюбие и страх, гордость и расчет. Он понимал, что ему предстоит сделать важный выбор, который станет для него судьбоносным.

Князь Михаил Львович Глинский стоял, словно изваяние, высеченное из серого камня, но внутри его бушевала буря, способная в мгновение ока превратить гранитную твердь в песок. Горечь поражения, как ядовитый сок, разъедала изнутри, отравляя каждую мысль, каждое воспоминание. Он, потомок славного рода Мамая, привыкший к победам на полях сражений и в хитросплетениях придворных интриг, был повержен в битве, где оружием служили не мечи и копья, а хрупкие, обманчивые чувства.

Великая княгиня Елена Васильевна казалась неприступной вершиной, окутанной облаками власти и величия. Но сегодня, в этих стенах, пропитанных запахом ладана и тайных сговоров, Глинский увидел не властную правительницу, а женщину, ослепленную страстью. Любовь змеей обвилась вокруг ее сердца, лишая разума, затуманивая взор. И перед этой чарующей силой, перед этим всепоглощающим пламенем все — опыт, доводы рассудка и мудрость предков! — оказалось бессильно.

Любовь — стихия разрушительная, особенно когда касается трона. Любовь, как пожар в сухом лесу, способна испепелить вековые устои, развеять в прах благоразумие и оставить после себя лишь тлеющие руины. И Глинский понимал, что упрямиться, идти против этой неукротимой силы — все равно что пытаться остановить полноводную реку голыми руками. Бесполезно, глупо и, возможно, смертельно опасно.

В душе его зародилось тревожное предчувствие. Слова предостережения, подобно сухим комьям земли, застревали в горле, не находя выхода. Что проку в увещеваниях и мольбах о благоразумии, когда сердце молодой женщины уже отдано без остатка? Когда ее взор застилает пелена страсти, а в ушах звучит сладкий шепот избранника.

Глинский с недовольством наблюдал, как шепчутся за спиной бояре, как старые князья, чьи роды веками служили Москве, кривятся в презрительной усмешке. В их глазах, как в зеркале, отражались осуждение, гнев и возмущение. Они, блюстители традиций, хранители морали, видели в поступке великой княгини бесстыдное попрание памяти о почившем государе, великом князе Василии III. Не успела остыть земля на его могиле, не увяли еще цветы на надгробном камне, а вдова уже веселится и прелюбодействует с новым избранником!

И кто он, этот Телепнев-Оболенский, с легкостью принявший на себя обязанности фаворита великой княгини? Нисколько ей не ровня! То ли дело они, Глинские, потомки самого конунга Мамая, чья славная личность навеки останется в истории.

И вдруг этот выскочка претендует не только на внимание регентши, но и на часть власти. Родство Михаила Львовича с Иваном Телепневым-Оболенским лишь усугубляло ситуацию. Ведь именно Глинский рассчитывал на единоличное управление делами юного государя, а не на разделение власти с каким-то вороном в павлиньих перьях. Телепневу-Оболенскому отводилась одна роль: направлять Елену, оказывать на нее влияние, а не пытаться самому возвыситься и отнимать у Глинского контроль над ситуацией.

«Как она посмела! — мысленно негодовал Михаил Львович, сжимая в руке письмо с печатями. — Назначить этого срамника к государю наставником! Да его род и в подметки не годится нашим предкам!»

В его воображении рисовались картины, как этот выскочка будет нашептывать подрастающему Иоанну свои советы, как будет прибирать к своим рукам власть, оттесняя его, Михаила Глинского, на второй план.

«Нет, я оного не допущу!» — решил думный боярин, сжимая кулаки так сильно, что костяшки пальцев побелели.

Глинский нутром чуял надвигающуюся бурю и, в этот момент склонив голову перед волей великой княгини, принял окончательное решение. Теперь он будет наблюдать, ждать и готовиться к защите от надвигающейся опасности, от интриг врагов и разрушительной силы страсти. Даже если для этого ему придется пожертвовать всем, а если потребуется — и своей жизнью.

А ведь и правда, при дворе много говорят, что великая княгиня слишком увлеклась своим фаворитом и даже обряды траура превратила в фарс. Поминки, молебны — все это превратилось в увеселительную прогулку в компании князя Телепнева-Оболенского, чей насмешливый, довольный взгляд осквернял святость места. Михаил Львович самолично не раз замечал, как в церкви вместо молитв они обменивались тайными знаками — едва заметными прикосновениями, полными обещаний и страсти. Возмутительное легкомыслие!

Фигура самого Ивана Федоровича вызывала особую тревогу у Глинского еще и по другой причине. Князь Телепнев-Оболенский, ослепительный красавец, обходительный и остроумный, казался воплощением придворного лицемерия. Михаил Львович, наблюдательный политик, давно раскусил его игру. Слишком уж демонстративно благожелательствовал он к Шуйским и Бельским. Слишком уж часто оказывал знаки внимания тем, кто мечтал о свержении нынешней власти. Неужели великая княгиня не замечала всего этого?

Михаил Львович подозревал, что князь Телепнев-Оболенский плетет сложную интригу, рассчитанную на любой исход борьбы за власть. В случае победы Глинских он, как фаворит великой княгини, получит невиданные привилегии. А в случае поражения, благодаря тайным симпатиям Шуйским и Бельским, ему удастся сохранить голову на плечах и даже, возможно, упрочить свое положение при дворе. Двойная игра — вот его стихия, и князь Михаил Львович не сомневался, что этот хитрый бес в любой момент готов предать тех, кому клялся в верности.

Именно поэтому упорствовать в уговорах великой княгини казалось бесполезным. Она ослеплена страстью, а он окружен врагами и лицемерами.

В его распоряжении не имелось ни единого доказательства, ни единого свидетельства, подтверждающего лицемерие Телепнева-Оболенского! Но раздобыть их придется любой ценой.

А до тех пор ему оставалось только готовиться к буре и надеяться, что сумеет уберечь себя и своих близких от ее разрушительной силы.

Фортуна улыбнулась старому боярину нечаянно.

В этот же вечер его личный осведомитель, человек жуткой, отвратительной наружности и с душой палача, принес радостное известие: князь Телепнев-Оболенский не будет ночевать сегодня у великой княгини, сославшись на нездоровье.

— Откуда известно?

— В дом князя на Знаменке служка от двора прибегала, она-то и проболталась, зачем и кем была послана. А дворовые сказали, что конюший приказал белье чистое приготовить.

— А если князь не будет ночевать дома, то сие означает… — лукаво подтолкнул Михаил Львович к продолжению мысли.

— …что ночевать он будет в ином месте, — закончил «палач».

— Ай да, молодец! Верно думку думаешь! — Глинский похлопал осведомителя по плечу и, с прищуром взглянув ему в глаза, вопросительно вскинул брови.