Елена Глинская. Власть и любовь. Книга 1 - Александр Михайлович Козлов

в простое платье, она держалась с гордой осанкой царевны. Дождавшись его взгляда, незнакомка обещающе улыбнулась и медленно, не отрывая от гостя прекрасных, как изумруд, глаз, скрылась за занавеской.

Князь на мгновение замер, вглядываясь в ее пленительные черты, а затем, когда она скрылась из виду, тихо спросил:

— Сие она?

— Сама и есть, — подтвердил корчмарь самодовольным тоном, — берегу для тебя, как зеницу ока. Чахнет, молодица спелая, день ото дня, посему во врачевании особом нуждается…

Они обменялись понимающими взглядами, причем оба едва сдержали усмешку.

В воздухе висел густой дым от лучин и жаровни, смешивавшийся с ароматом свежеиспеченного хлеба и пряностей. На столах уже горели свечи, отбрасывая теплый свет на потемневшие доски. В углу тихо наигрывал гусляр, создавая уютную атмосферу для вечерних посиделок.

«Палач» притаился за дальним столом в компании подвыпивших завсегдатаев корчмы и, притворяясь таким же пьяным, внимательно наблюдал оттуда за всем происходящим. Ему сложно было разглядеть лицо Телепнева-Оболенского, но по тем моментам, когда удавалось мельком увидеть его лицо, он не сомневался, что под личиной придворного лекаря скрывается именно конюший боярин.

Князь прошел к пристройке возле печи, где обычно отдыхали знатные гости, и скрылся за плотной занавеской.

Его верные дружинники бесцеремонно растолкали пьяных посетителей с насиженных мест за столами. Затем заняли оборонительные позиции у входа в пристройку и возле печи, отбрасывающей на стены причудливые танцующие тени. Так они полностью заблокировали доступ к тому месту, где находился князь. Их взгляды, острые и проницательные, незаметно изучали обстановку, подмечая малейшие признаки угрозы или недоброжелательности. В их присутствии ощущалась сдержанная мощь, готовая в любой момент вырваться наружу, как дикий зверь, выпущенный из клетки.

Поэтому никто из посетителей не осмелился им противостоять. Все знали, что богачам и знати правила не писаны. А поскольку веселье только начиналось и с каждой новой кружкой меда становилось все сильнее, то и уходить никто не собирался. Кто-то устроился поодаль прямо на полу, а кто-то нашел места за столами, потеснив других.

Вскоре в дверях питейного дома показались новые посетители — торговцы со слугами. И только опытный глаз «палача» узнал в них князей Шуйских — Василия Васильевича и Андрея Васильевича. Их сопровождали два телохранителя, переодетых в слуг, которые несли сумы с «товаром».

Не оставалось никаких сомнений: сегодня в этом питейном доме на Варварке замышляется заговор, в котором участвовуют одни из самых влиятельных вельмож княжества!

«Вот возрадуется Михаил Васильевич, егда доложу ему о сем!» — с удовлетворением подумал «палач», еще глубже погружаясь в темноту, чтобы укрыться от посторонних глаз.

Братья Шуйские вошли, переодетые в зажиточных купцов, якобы возвращающихся из дальней поездки.

Василий Шуйский, хоть и не отличался высоким ростом, но в его осанке и движениях чувствовалась та особенная стать, какая бывает у людей, привыкших повелевать. В каждом его движении чувствовалась привычка к власти, к тому особому положению, когда любое его слово значит больше, чем у других.

Андрей Шуйский был выше ростом и стройнее своего старшего брата, имел черты лица куда более мягкие и тонкие, придававшие ему особенный, почти юношеский вид. Его движения были полны той живой, почти искрящейся энергии, какая бывает у людей, жаждущих перемен. Светлые волосы, уже начавшие редеть на лбу, обрамляли его лицо с той небрежной элегантностью, какая свойственна людям, привыкшим следить за собой. Короткая, аккуратно подстриженная бородка придавала его облику ту щегольскую нотку, которая так резко контрастировала с более строгим видом брата. Особенно привлекали его глаза — светлые, подвижные, постоянно ищущие что-то новое. В их выражении читалась та неукротимая жажда жизни, то стремление к неизведанному, которое так разительно отличало его от неспешного, выверенного в каждом движении Василия Шуйского. Казалось, что вся натура Андрея противилась размеренности и предсказуемости, жаждала перемен и новых впечатлений.

Медленно, с достоинством, братья проследовали к очагу. Василий, как опытный купец, с интересом разглядывал выставленные на продажу меды, янтарным блеском переливающиеся в свете лучины. Андрей в это время изображал увлеченный разговор с корчмарем о последних новостях с торговых рядов. Но взгляды обоих Шуйских оставались сосредоточенными, беспрестанно оценивающими обстановку.

— Ну что, как тебе здешние меды? — негромко спросил брата Василий Васильевич, разглядывая выставленные на продажу напитки.

— Да, братец, недурны, — ответил тот, продолжая беседу с корчмарем. — Не грех и попробовать.

— Вели, любезный, доставить напитки к месту, — обратился Василий Шуйский к корчмарю, осторожно указав глазами на пристройку у печи.

В то время как «слуги» Шуйских, обменявшись опознавательными знаками с дружинниками князя Телепнева-Оболенского, расселись за столами, Василий и Андрей незаметно скользнули за плотную занавеску и скрылись в полутьме пристройки.

Вслед за Шуйскими питейный дом почтили своим посещением другие гости.

«Палач» внимательно всмотрелся в лица вновь прибывших и с трудом сдержал возглас удивления: он узнал князей Семена и Ивана Бельских!

Они появились с помпой, и в этом поведении просматривалось что-то нарочито показное, как будто они играли роль на сцене жизни.

Как и Шуйские, братья Бельские внешне не соответствовали своему высокому положению. Под скромными кафтанами они, как губные старосты, пытались скрыть свое истинное происхождение и власть, остаться неузнанными для простолюдинов, чьи жизни всегда оставались для них пешками в политических хитросплетениях.

Каждое движение Семена Федоровича было исполнено того спокойного достоинства, какое дается поколениями предков, знавших толк в истинном благородстве. В его фигуре, в горделивом наклоне головы, в том, как он держался, чувствовалась та особая стать, что отличает истинных представителей высшего сословия. Казалось, вся его осанка говорила о том, что он привык распоряжаться судьбами других и не знает иного положения, кроме как быть признанным господином.

Иван Федорович, хотя и уступал брату в росте, обладал такой мощной, почти богатырской комплекцией, что невольно вызывал уважение. Его лицо, словно вырубленное из грубого дуба, с рыжеватой порослью волос, дышало какой-то особой, не показной силой. Аккуратно подстриженная борода обрамляла суровое лицо, делая его похожим на древнерусского боярина. Его глаза — маленькие, пронзительные, всегда чуть прищуренные — постоянно что-то высматривали, искали. В каждом его движении чувствовалась какая-то особенная нервозность: то он слишком резко взмахивал рукой, то поспешно наклонялся, будто боялся что-то упустить. Эта суетливость, столь не вязавшаяся с его массивной фигурой, придавала его облику особую, почти трогательную человечность, в отличие от надменной стати брата Семена. Казалось, вся жизнь Ивана Бельского проходила в каком-то напряженном ожидании, побуждая его постоянно находиться начеку, быть готовым в любой момент отразить угрозу. И в этом его состоянии угадывалась своя печальная красота — красота человека, который, несмотря на внешнюю мощь, оставался глубоко